Андрей Грешнов - После нас

По случаю праздника в афганской столице должен был пройти парад, к которому готовились загодя, и в день своего юбилея мне предстояло на нем присутствовать. Друзья в министерстве обороны, которое было ответственно за его проведение, предложили мне на выбор две опции: я мог попасть туда как журналист с выданным мне спецпропуском, но в этом случае я должен был находиться строго в группе местных и иностранных представителей СМИ. Или же мне могли выдать приглашение на парад как представителю иностранного посольства. На всякий случай я взял и спецпропуск, и приглашение на два лица, которое отдал потом помощнику посла по административно-правовым вопросам, решив работать в группе журналистов, так как приглашенным на почетную трибуну было запрещено пользоваться фотоаппаратами и видеокамерами.

Ничто не предвещало печального исхода мероприятия, но все-таки в день своего юбилея я положил в карман дарованную в путь сестрой иконку Николая-угодника и мамину ленточку, на которой были написаны слова святых. Ленточку я нашел в иконе-складне, подаренном ей мне и привезенном в Кабул.

В 04.00 подъем и приведение в порядок наружности после посиделок. Горячая вода, зубная паста, расческа. В 04.15 выезд из пределов нашего городка. Дорога до «трафика» (ГАИ) на проспекте Дар уль-Аман, на другом конце города, уже заблокирована полицейскими. Это не сотрудники местного ГАИ, а солдаты местных сил безопасности полиции, которые идут в армию в основном за деньгами, а в силу этого зачастую неграмотны. Это провинциалы. Посмотрев на мой журналистский пропуск на парад, неграмотный сотрудник полиции в резкой форме завернул меня от короткой дороги до места проведения мероприятия. Минобороны ему было не указ.

Развернувшись, я подъехал к сотрудникам ГАИ, которые хорошо понимают русский язык, но и они посоветовали мне ехать «дальней» дорогой к месту торжества. Дальняя дорога представляет собой нелегкий путь по раздолбленному асфальту, в объезд почти всего города, через пригород Хайрхана, который здесь и до сих пор некоторые местные называют по традиции 80-х «Теплым Станом». Машин не было, я ехал свободно и быстро. Преодолев больший участок пути, я опять уткнулся в кордоны, выставленные около бывшего советского центрального военного госпиталя. Человек в серой форме посмотрел на мое удостоверение и спросил: «Ты знаешь, кто я?» Не знать я не мог, так как в бывшем ЦВГ в то время размещался госпиталь Главного управления национальной безопасности, в котором лечили раненых контрразведчиков. Но такого рода «знания» демонстрировать было не к месту, и я просто произнес «бале саэб, сахэбмансаб-е царандой». Это старое пуштунское наименование милиционеров, воевавших вместе с нами за идеалы Апрельской революции, выдавало то, что, во-первых, я действительно из бывших «шурави», во-вторых, то, что я знал форму, в которую был одет царандой в 80-х, и в третьих, что я служил в афганской армии, так как приставку «саэб» («господин») использовали в давние времена солдаты и младшие офицеры-армейцы при обращении к старшим. Офицер госбезопасности в результате уверовал в мои добрые намерения и, повертев в руках для проформы удостоверение российского гражданина, пропустил меня дальше, буркнув что-то в рацию.

Журналистов собрали в управлении внешних связей Минобороны Афганистана в 05.00 в районе Мохаммад Вазир Акбар Хан. Все прибыли на такси. Мою машину военные поставили у входа в управление и попросили присматривать за ней чоповцев, охранявших неподалеку какой-то важный объект. Все журналисты со своей аппаратурой еле влезли в четыре автобуса, нас привезли к площади парадов и не выпускали из автобусов ровно три часа. Рядом со мной сидел приятный парень из американского NAVY, одетый в камуфляж и бронежилет. Наконец началась сверка документов по листам. Каждого выкрикивали по фамилии и сравнивали ID-card с копией на листе, проверенной местными «комитетчиками». Меня выкрикнули по фамилии «Россия». Потом нас провели к площади парадов и показали отведенный нам «загон». Начался тщательный обыск.

Мы положили аппаратуру — фотоаппараты и кинокамеры — на площадку, где неафганские люди из американской частной военной структуры копались в наших личных вещах. Все сигареты и зажигалки были выкинуты из сумок, затем каждого из нас поставили лицом к стене и начали прощупывать. Я не видел в этом ничего предосудительного — ведь афганского полевого командира Ахмадшаха Масуда «грохнули» террористы, представившиеся ему журналистами. Кстати, его огромный портрет возвышался среди прочих «шахидов» на площади парадов, видавшей еще революционную армию Демократической Республики Афганистан. Бутылку воды оставили, тщательно сложили обратно вещи в определенном порядке. Но когда я попытался посмотреть, кто роется в моем кейсе, последовала команда «лицом к стене». Так и стоял — «руки вверх».

На территории загона, отведенного для журналистов, уже стояли коллеги, прорвавшиеся на мероприятие быстрее нас. «Пресс-хату» охраняли представители сразу двух неафганских военизированных структур. Один из охранников, в черном пиджаке, сказал мне на совершенно чистом английском языке: «Товарищ, не снимайте вон ту группу. Это подразделение спецохраны», а когда я обиделся и ушел присесть на расставленные ряды синих стульев, он вернулся, тронул меня за плечо и произнес: «Поверьте, я дам вам возможность снять все, что вы захотите, но чуть позже». Я иногда доверяю этим людям — порой там работают и выходцы из бывшего СССР, но сменившие гражданство. В физической охране Хамида Карзая, кстати, служил в то время среди прочих и парень с Украины, а это означало, что бывшим «шурави» здесь доверяют. Характерно, что и у полевого командира Ахмадшаха Масуда в свое время начальником охраны был русский военнопленный, попавший в неволю в результате тяжелой контузии.

Поначалу все шло красиво. Прибыли американские бронированные «Хаммеры» с номерами 001 и 002 — для президента Карзая и министра обороны Вардака. Они медленно проехали вдоль трибун и почетного караула из стоявших в парадной форме военных, при этом «полутушки» президента и министра торчали из люков. Потом начались речи с трибун бывших «героев джихада», а когда они закончились, заиграл гимн Исламской Республики, мелодию которого я до этого не слышал, а помнил только старый гимн ДРА. Начали стрелять артиллерийские орудия. Они должны были выстрелить 16 раз — в честь шестнадцатой годовщины «победы» душманов над «коммунистами». На шестом выстреле пушек раздался взрыв и начался пулеметный огонь.

Я первым среди журналистов упал на землю, услышав над головой свист пуль. Некоторые мои тугие на ухо коллеги начали было смеяться надо мной, даже крутили пальцами у висков. Но потом случилось невообразимое. Огонь резко усилился, и вдруг вся толпа — журналисты, военные, полиция — «ломанулась» в сторону Минобороны, под прикрытие глинобитных дувалов (заборов). В общей давке под свист пуль и прогремевшие разрывы гранат подствольников я попытался вытащить застрявший между рядами матерчатый кейс от компьютера с фотоаппаратом. Но этого мне сделать не удалось, так как стулья валились и ломались под ногами бежавших людей. Видеокамера висела на руке, и я решил оставить опасное место, простреливаемое с двух сторон — и боевиками, и охраной, даже потеряв агентский фотоаппарат. Кто-то в суматохе двинул мне ногой в челюсть, и мой передний зуб сломался. В свалке я также повредил ногу, изуродовал новые джинсы и порвал модные макасины.