Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Австрия вступила в коалицию, и для меня всё было потеряно. Мюрат не сознавал, что моё поведение диктовалось обстоятельствами и я приспосабливался к ним. Он был подобен человеку, глазеющему в опере на меняющиеся сцены, никогда не думающему о том, что где-то позади находятся, скрытые от глаз зрителей, механизмы, с помощью которых на сцене всё приходит в движение. Он, однако, не подумал, что его уход от меня станет столь губительным для меня, иначе он никогда бы не присоединился к союзникам. Он решил, что я буду обязан отдать Италию и ряд других стран, но он никогда не предполагал, что меня ждёт полнейшая гибель».

В Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу. Он пошёл к графу Бертрану, у которого оставался некоторое время. Вечером Наполеон послал за мной. Когда я явился к нему, он сообщил мне, что сэр Хадсон Лоу посетил Бертрана для того, чтобы информировать его о том, что госпожа Холланд прислала подарки для детей госпожи Бертран, две книги для графа Бертрана, а также некоторые другие вещи вместе с письмом. Губернатор взял на себя труд лично передать все эти предметы, хотя это и противоречит правилам, предписывающим, что любая вещь для обитателей Лонгвуда должна проходить через канцелярию государственного секретаря. Губернатор уведомил графа Бертрана о том, что г-н Маннинг также оставил для него (Наполеона) несколько незначительных подарков. Губернатор хотел бы знать, примет ли Наполеон эти подарки. Губернатор сообщил графу Бертрану, что возникло ещё одно обстоятельство, имеющее несколько затруднительный характер.

Дело в том, что некий скульптор из Легхорна (Италия) вылепил довольно неудачный бюст сына Наполеона. Скульптор направил этот бюст на остров Святой Елены кораблём «Бэеринг» на хранение одному человеку, который сейчас очень болен лихорадкой. Вместе с бюстом скульптор переправил письмо, в котором его автор сообщает, что хотя его труд уже оплачен, но если он (Наполеон) пожелает заплатить за бюст больше, то он будет стоить сто гиней. Губернатор полагает, что это слишком большая сумма за плохо выполненную работу. Однако губернатор хотел бы знать, желает ли Наполеон иметь этот бюст. «Бертран, — продолжал Наполеон, — ответил, что несомненно император желал бы видеть бюст своего сына. Император сожалеет, что бюст не передан ему ранее, и что было бы неплохо прислать бюст сегодня же вечером и не держать его до завтрашнего дня. Император также был бы счастлив получить подарки г-на Маннинга. Бертран рассказал мне, что губернатор выглядел взволнованным, явно желая приписать себе большую заслугу в том, что именно он предложил выслать Наполеону все эти вещи, минуя канцелярию государственного секретаря. Губернатор не скрывал своего удивления по поводу того, что Бертран от всей души не осыпал его благодарностями за проявленную им величайшую доброту. Я не знаю, что он имел в виду, когда говорил, что сто гиней — это слишком большая сумма за бюст. То ли он был намерен оскорбить нас, то ли хотел осудить нас. Понятно, что никакая сумма денег не будет большой для отца, когда он будет платить при сходных обстоятельствах. Но у этого человека нет сердца.

Наполеон затем спросил меня, знал ли я что-нибудь об этой истории с бюстом. Я ответил, что слышал о ней несколько дней тому назад. «Почему же вы ничего не сказали мне?» Я слегка смутился и ответил, что ожидал, что губернатор пришлёт бюст. Наполеон сказал: «Мне было известно об этой истории уже несколько дней. Я был намерен, если бы мне не отдали этот бюст, выразить такое возмущение, что оно заставило бы волосы каждого англичанина встать дыбом. Я бы поведал такую историю, которая заставила бы всех матерей Англии призывать проклятия на голову губернатора, как на чудовище в человечьем обличье. Мне было известно, что его одолевали раздумья по поводу того, что же ему делать с этим бюстом, а также и то, что его премьер-министр Рид приказал разбить бюст. Могу предположить, что он консультировался с этим маленьким майором, который указал ему, что подобный поступок навсегда покроет его имя позором, или, возможно, его супруга ночью прочитала ему лекцию о жестокости подобного поступка. Однако он сделал достаточно много для того, чтобы обесчестить своё имя тем, что так долго удерживал у себя бюст [27], и, более того, тем, что позволил посеять сомнения в том, что его вообще привезли на остров».

Затем император стал рассказывать о своей семье. «Моя замечательная матушка, — заявил он, — мужественная женщина, обладающая большими способностями, скорее мужского характера, нежели женского. Она — очень гордый и благородный человек [28]. Ради меня она была способна продать всё, вплоть до её ночной рубашки. Ежегодно я выплачивал ей миллион франков, помимо предоставленного ей дворца, а также не считая множества моих подарков ей. Тому, как она воспитала меня с самого раннего возраста, я обязан моему последующему величию. Я придерживаюсь того мнения, что будущее хорошее или плохое поведение ребёнка полностью зависит от матери. Она очень богата. Большинство членов моей семьи полагало, что я могу умереть, что всякое может случиться в моей жизни, и вследствие этого приняли меры, чтобы материально обезопасить семью в будущем. Они сохранили большую часть собственности семьи.

Жозефина скончалась, когда она обладала состоянием в размере около восемнадцати миллионов франков. Она была величайшей покровительницей изящных искусств, которую знавала Франция на протяжении многих лет. Она часто спорила с Деноном и даже со мной, так как хотела вместо музея обеспечить прекрасными статуями и картинами собственную галерею. А я всегда поступал так, чтобы доставить удовольствие народу; и всякий раз, когда я приобретал прекрасную статую или ценную картину, то я посылал её в музей. Жозефина была олицетворением грации. Всё, что бы она ни делала, отличалось особенным изяществом и изысканным вкусом. Я никогда не видел, чтобы она поступала неэлегантно в течение всего времени, что мы жили вместе. Даже спать она ложилась изящно. Её туалет представлял собой безупречный арсенал, и она эффективно защищала себя против атак времени.

Когда папа римский находился во Франции, — добавил Наполеон, — я предоставил в Фонтенбло в его распоряжение великолепный дворец, обставленный элегантной мебелью, и на его расходы ежемесячно выдавал сто тысяч крон. Для него и для его кардиналов держались пятнадцать карет, хотя он никогда не покидал дворца. Он был хорошим человеком, но фанатиком. Его сильно раздражали клеветнические статьи, в которых утверждалось, что я плохо обращаюсь с ним. Он открыто опровергал все их утверждения, заявляя, что, за исключением политических проблем, отношение к нему было самым прекрасным. Одно время, — продолжал император, — я раздумывал над тем, чтобы отобрать у него всю его светскую власть, сделать его моим должностным лицом, ведающим раздачей милостыни, а Париж сделать столицей христианского мира».