Эдвард О’Мира - Голос с острова Святой Елены

Затем он привёл следующее объяснение причин, которые привели его к падению: «Если бы не эта временная приостановка военных действий в 1813 году, на согласие с которой меня склонила Австрия, я должен был добиться окончательного успеха. Победы при Лютцене и Вюртцене восстановили уверенность во французских войсках. Король Саксонии с триумфом был возвращён в свою столицу; один из корпусов французской армии находился у ворот Берлина и враг был изгнан из Гамбурга. Русские и прусские армии готовились к тому, чтобы переправиться через Вислу, когда кабинет Австрии, действуя с характерным для него вероломством, посоветовал мне временно прекратить военные действия в тот момент, когда он уже вступил в переговоры с Россией и Пруссией.

Военное перемирие было только обманом, чтобы выиграть время, необходимое для подготовки к войне, которую предполагалось объявить Франции в мае. Неожиданные успехи французов вынудили проводить подготовку к войне с предельной осторожностью. Необходимо было выиграть ещё больше времени, и переговоры продолжились на конгрессе в Праге. Меттерних настаивал на том, чтобы Австрия получила половину Италии. Он выставил и другие чрезмерные условия, которые были предъявлены только для того, чтобы их отвергли. Как только её армия пришла в полную готовность, так сразу же Австрия объявила войну Франции.

После победы при Дрездене я был полным хозяином положения и, чтобы обмануть противника, я подготовил план наступления моих войск на Магдебург, которые, после переправы через Эльбу у Виттенберга, должны были двинуться на Берлин. Осуществлением этого манёвра были заняты несколько дивизий французской армии, когда мне доставили письмо от короля Вюртемберга, сообщавшее о том, что баварская армия присоединилась к австрийцам и в составе восьмидесяти тысяч человек под командованием Вреде походным маршем движется к Рейну. Далее король Вюртемберга сообщал, что под давлением присутствия этой армии он вынужден присоединить контингент своих войск к баварцам, и что вскоре Майнц будет окружён стотысячной армией.

Это неожиданное дезертирство полностью изменило план всей военной кампании и вся предшествовавшая подготовка, чтобы сделать главным театром войны пространство между Эльбой и Одером, оказалась бесполезной. Уже после, во время сражения при Лейпциге, 16 октября 1813 года победа была на моей стороне. Я должен был добиться успеха и 18 октября, если бы вся саксонская армия, занимавшая одну из наиболее важных позиций по линии фронта, не перешла на сторону противника со всем арсеналом из шестидесяти пушек, повернув которые, саксонцы немедленно стали стрелять по французам. Несмотря на это, поле битвы оставалось в руках французов, и в тот же день войска союзников двинулись назад. Ночью я приказал армии отступить к нашим пунктам снабжения, расположенным за рекой Унструт. Последовавшее дезертирство нескольких других немецких корпусов и преждевременное осуществление взрыва моста в Лейпциге вызвали катастрофические последствия.

Когда армия переправилась через реку Зале, то она должна была отдохнуть, чтобы восстановить силы ввиду крайней усталости и получить из Эрфурта боеприпасы и другие предметы снабжения. Однако в это время прибыли разведывательные сведения о том, что австро-баварская армия под командованием Вреде форсированным маршем вышла к реке Майн. Возникла необходимость выступить против этой армии. Вреде был отброшен от его позиций у Ганау, его армия была полностью разбита, а сам Вреде был ранен. После этого во Франкфурте начались переговоры о заключении мира. Союзники предлагали заключить мир при условии, что я откажусь от протектората над Рейнским союзом, над Польшей и от провинций Эльбы, но что Франция должна быть сохранена в её границах, проходящих по Альпам и по Рейну. Эти условия были приняты в качестве основы для мирного договора. Однако переговоры во Франкфурте, подобно другим, оказались обманом, так как в ту минуту, когда выдвигались эти миротворческие предложения, союзники нарушили нейтралитет Швейцарии, вторгнувшись в неё большими силами. Уже потом, в Шатильоне, союзники представили свой ультиматум, в соответствии с которым они потребовали, чтобы территория Франции была сокращена до границ, существовавших в 1792 году. Это требование союзников я решительно отверг. Если бы не последовавшие предательства Талейрана, Мармона и Ожеро, союзникам не удалось бы силой посадить на французский трон проклинаемую народом семью, против которой страна сражалась на протяжении двадцати пяти лет, и Франция никогда бы не испытывала унижения при виде короля, сидящего на французском троне и имевшего низость открыто заявить, что он обязан этим принцу-регенту Англии».

28 марта. Сэр Хадсон Лоу прислал в Лонгвуд 12 марта двадцать семь томов книг и сегодня ещё семь томов, а также несколько номеров газеты «Письма Нормандии и Шампенуа».

Со времени прибытия на остров Святой Елены корабля «Фаэтон» в 1816 году эти посылки составили весь запас книг и брошюр, присланных в Лонгвуд министрами его величества [68]. В связи с этим Наполеон заявил: «Это такая подлость, на которую, я думаю, был способен сам лорд Батхерст».

Некоторое время существовало правило [69], что все капитаны торговых кораблей, прибывающих на остров Святой Елены, обязаны представлять сэру Хадсону Лоу список находившихся на корабле книг, брошюр, газет и других печатных материалов. Те печатные материалы, которые имели политическую окраску, должны были специально отсылаться сэру Хадсону Лоу под предлогом, что они будут передаваться в Лонгвуд. Однако в Лонгвуд никакие книги такого рода не поступали, кроме нескольких экземпляров газет. Его превосходительство и члены его штаба с особым рвением охотились за газетой «Эдинбургское Ревью».

4 апреля. Несколько дней назад произошло событие, которое пролило в какой-то степени свет на те мотивы, которые побудили губернатора обязать меня являться в «Колониальный дом» дважды в неделю. Один из иностранцев, проживающих на острове, сообщил графу Монтолону, что полномочные представители видели отчёт о состоянии здоровья Наполеона в бюллетене, составленный именно в этот день. Граф Монтолон, зная, что в этот день мною никакой бюллетень не составлялся, попросил объяснений у иностранца. Иностранец всё объяснил. Как выяснилось, эти составленные тайком бюллетени принадлежали перу человека, который никогда не видел Наполеона и который, соответственно, не мог быть судьёй состояния его здоровья. Эти фиктивные отчёты направлялись из «Колониального дома» полномочным представителям для последующей их пересылки в соответствующие королевские и императорские дворы Европы. Насколько я понимаю, каждый добросовестный читатель будет придерживаться того мнения, что подобные отчёты следовало показывать мне, поскольку я был единственным врачом, который обследовал пациента, и, соответственно, единственной персоной, которая была способна судить о правильности изложенных фактов в так называемых бюллетенях [70].