Николай Антипенко - На главном направлении

За четыре с половиной года моей службы в погранотряде я проехал в седле много сотен километров по пескам южных Каракумов, по горам Таджикистана, откуда берет свое начало Амударья (в верховьях она называется Беш-Капа, то есть «Пять рукавов» или «Пять речек»), по густым камышовым зарослям, где едва заметно вьется пограничная тропа.

При выезде на границу с дозором приходилось пользоваться лошадьми, сменяемыми на каждой заставе. Этими поездками решалось сразу несколько задач: во-первых, можно было практически изучать условия несения пограничной службы; во-вторых, отпадала надобность в выделении специального наряда для сопровождения; в-третьих, за часы следования на лошади в составе дозора я успевал наслушаться рассказов наших бойцов не только о служебных делах, но и о детстве, юности, о работе, даже о любимой девушке.

Приезд командиров из управления погранотряда на такие отдаленные заставы, как «Пяндж», «Буры», «Пархар» и другие, было событием для пограничников. Ведь не так уж часто мы наезжали, а люди ждали новостей — радио на заставах не было, газеты сюда привозили с большими перебоями и сразу большими пачками, когда читать их уже становилось неинтересно. К тому же и освещение не позволяло читать по вечерам: в казарме, на кухне, в конюшне и других служебных помещениях обычно горели маленькие, восьмилинейные керосиновые лампы либо фонари «Летучая мышь», а то и просто масляные каганцы.

Горе было тому из нас, кто выезжал на границу плохо подготовленным! Не случайно существовал такой порядок: каждый едущий еще раз штудирует уставы, наставления, получает консультацию у старшего политического начальника по важнейшим вопросам жизни страны. Лишь после такой подготовки можно ехать на границу. Политработник кроме политических бесед был обязан провести на заставе практические занятия по тактике и стрелковому делу, проверить знание пограничной службы.

Еще в Высшей пограничной школе меня научили любить стрельбу из винтовки и пистолета. По прибытии на границу я совершенствовался в стрельбе и меня избрали председателем стрелковой секции общества «Динамо». Однажды летом в качестве председателя инспекторской комиссии мне пришлось в течение двух месяцев проверять стрелковую подготовку всех пограничных застав. Ну и сам настрелялся вдоволь.

Хотя жизнь на заставе ежедневно изобиловала множеством острых моментов — каждый пограничник смотрел смертельной опасности в лицо и, конечно, основательно уставал, — воины не переставали интересоваться общеполитической жизнью, и беседа с прибывшим из «центра» товарищем доставляла им радость.

Во время приезда представителей из погранотряда устраивались вечера самодеятельности, на которых пограничники пели, играли на музыкальных инструментах, танцевали. Иногда эти развлечения выливались в своеобразный смотр художественных сил — и как старались бойцы показать свою удаль и таланты! Хорошо, когда приезжий человек мог присоединиться к общему веселью. А если ты «сухарь», то о тебе такая слава разойдется по всей границе…

Как говорится, «для себя» я умел играть на гармони, гитаре, мандолине, балалайке, сносно играл в шахматы и шашки. Все это способствовало установлению простых отношений с бойцами.

Музыкальных инструментов на каждой заставе в то время было вдоволь, средств на это не жалели; не хватало другого — людей, умеющих играть на инструментах. Иногда приходилось регулировать распределение таких «умельцев» по заставам еще перед отправкой на границу. Ежегодно на смену бойцам старших возрастов мы получали молодое пополнение. До того как ехать на защиту рубежей нашей Родины, новобранцы проходили на учебном пункте четырехмесячную строевую, политическую и специальную подготовку. Одновременно по определенному плану шло и выявление талантов — певцов, танцоров, музыкантов, шахматистов, физкультурников и т. д. Сначала во взводном, затем в ротном, батальонном и, наконец, в полковом масштабе устраивались вечера самодеятельности, на которых выступали новобранцы — кто с чем мог. В результате становилось ясно, кем мы располагаем, и при распределении людей по заставам учитывалась и эта сторона дела. Ведь как важно, чтобы у себя на заставе, где-то в песках или в горах, пограничники могли послушать своего гармониста или гитариста, поучиться игре в шахматы, имели хорошего запевалу.

Иногда на вечерах самодеятельности выявлялись и значительные таланты. Помню, проходили начальную подготовку призывники рождения 1907 года. Их было более тысячи. Я присутствовал на заключительном вечере самодеятельности. Ведущий объявил, что сейчас выступит молодой красноармеец Никита Сидорович Пушкарь. Раздались аплодисменты — очевидно, кое-кто уже знал его голос. Он запел высоким тенором. Аккомпанировали ему на гармошке не очень удачно, но это не расхолаживало ни певца, ни слушателей. В его репертуаре было много украинских песен. Возможно, в тот вечер Пушкарь впервые испытал всю силу артистического волнения — его слушали столько незнакомых людей… Аудитория замерла. А когда он запел «Повий, витре, на Украину», взрыв восторга был неописуемый. Мы понимали: Пушкарь — настоящее дарование. Но не могли послать его куда-либо далеко учиться пению и сделали возможное — определили его в школу младших командиров, которая размещалась при штабе погранотряда. Правда, Пушкарю не раз приходилось выезжать вместе со школой в каракумские пески для вооруженной борьбы с басмачами; в боевых столкновениях поведение его было достойным. Когда же в конном строю школа совершала прогулку по городу, жители выходили на улицу, чтобы послушать голос Пушкаря.

Вскоре в погранотряд прибыл молодой врач Максим Давидович Розенблюм с женой Елизаветой Яковлевной, только что окончившей Ленинградскую консерваторию по классу фортепьяно. Елизавета Яковлевна сразу обратила внимание на голосовые данные Пушкаря и взялась за разучивание с ним репертуара. За три года службы боец научился исполнять не только песни, но и сложные арии.

Когда наступило время увольнения из армии, Пушкарь зашел ко мне проститься. Я спросил, куда он держит путь.

— К себе на родину, на Украину, работать на железной дороге.

Поблагодарив Пушкаря за службу и за то удовольствие, какое он доставлял пограничникам своим пением, я на всякий случай дал ему записку следующего содержания: «Директору Большого Академического театра, город Москва. Пограничник Пушкарь Н. С. за три года службы на границе доставлял большую радость людям своим выдающимся голосом. Не откажите в любезности прослушать его. Возможно, это дарование».

Так уехал от нас Пушкарь.

Прошло много лет с тех пор. Кажется, в 1958 году иду я по улицам Москвы к месту своей службы и вдруг вижу большой плакат, извещающий о чествовании солиста Московской филармонии Н. С. Пушкаря по случаю двадцатипятилетия его артистической деятельности. В Москве были и супруги Розенблюм. Решили вместе пойти на торжество. Пушкарю преподнесли приветственные адреса от Министерства культуры, от коллектива филармонии и других учреждений. Я поднялся и попросил слова. Это было неожиданным для устроителей юбилея и для юбиляра. Он кинулся меня благодарить.