Лев Дугин - Северная столица

Но примирение состоялось. Распахнулись двери в соседнюю комнату, и пиршественные запахи заставили арзамасских братьев забыть о серьезности занятий. Да, смех нужен для благорастворения селезенки! Жестами принялись изображать муки голода: раздувать ноздри, втягивать щеки, хвататься за животы. Пиршество всегда было важной частью арзамасского ритуала.

Этот замысел, который давно витал где-то рядом, томил, но не давался, оставаясь неопределенным, бесформенным, – замысел большого стихотворения о вольности, призыв к свободе – вдруг пришел к нему. Произошло это в квартире братьев Тургеневых – на третьем этаже красивого особняка с узкими колоннами на набережной Фонтанки – той самой, где собирался «Арзамас». Александр Иванович занимал важный пост, Николай Иванович продвигался по служебной лестнице – и в особняке, находявшемся в ведении министра народного просвещения и духовных дел князя Голицына, была предоставлена им казенная квартира.

Пушкин любил бывать здесь и приходил в разное время дня. Усевшись в удобное старинное кресло – между напольными высокими часами и письменным столом, – он отдыхал, или, взяв из многочисленных массивных шкафов книгу, читал, или следил за занятиями братьев, или участвовал в их разговорах…

Они были совсем разные, эти братья Тургеневы. Один толст, другой худ, один обтекаем, другой угловат, один благодушен, другой раздражителен. Александр Иванович, казалось и минуты не проживет без общества; Николай Иванович избегал развлечений и искал уединения. Их холостяцкая квартира делилась на две половины; в комнатах старшего был беспорядок – тот многолетний беспорядок, который уже изменить нельзя: деловые бумаги с гербами лежали на стульях, полках, подоконниках, старые газеты кипами валялись по углам, книгами забиты были шкафы, связки книг лежали даже в прихожей, и всюду разбросаны были письма, записочки, листки, папки, обложки; у младшего каждая вещь строго имела свое место. Александр Иванович как бы между прочим, без особых хлопот, занимал множество важных постов. Николай Иванович, недавно вернувшийся из Геттингена, с таким сосредоточенным рвением и натугой занялся судопроизводством, административным управлением, финансами – будто решил один изменить ход дел в России.

В этот день между ними разгорелся спор, почти ссора.

И вот что было забавным: после смерти отца место благодетеля и воспитателя занял старший брат, и Николай Тургенев почтительно говорил ему «вы», «милостивый государь», «Александр Иванович», а старший, Александр Иванович, говорил ему «ты», но с некоторой робостью, сознавая его умственное превосходство над всеми, в том числе и над ним самим.

– Недавно еду я на извозчике, – желчно говорил Николай Тургенев, расхаживая по комнате и постукивая палкой. – И узнаю, что этот извозчик принадлежит графу Петру Разумовскому. Прибыл из деревни, из Тамбовского уезда, им увеличен оброк… А сам граф Разумовский веселится, в клубе играет в карты, и я часто вижу эту глупую и безобразную образину на набережной и на бульварах: он гуляет, чтобы с большей жадностью есть и лучше спать… И у Альбрехта крестьяне работают на винокурне – беспрестанно и тяжко работают, а живут в бедности…

– Ты преувеличиваешь, ты все это в слишком мрачном свете видишь, – поспешно сказал старший брат.

Но Николай Иванович остановился перед ним и сказал требовательно:

– Нужно ехать в наше поместье, нужно узнать, нет ли злоупотреблений…

– Помилуй, – взмолился Александр Иванович. – Да зачем же ехать? Мы знаем: злоупотреблений нету…

– Нет уж, братец, милостивый государь, Александр Иванович! Своими глазами не увижу – спокоен не буду!.. – вскричал Николай Иванович.

– Ну хорошо, хорошо, – поспешно согласился старший брат.

Николай Тургенев снова принялся выхаживать по комнате, постукивая палкой.

– Состояние нашей администрации, положение дел в государстве – ужасные. Невежество, эгоизм – всюду и во всем. И нет истинного патриотизма: все хлопочут, все ищут – но лишь для себя. Над законом, над порядками, над нравственностью – смеются, Государственный совет вызывает презрение…

– Ты не должен, Николаша, так резко высказываться, – огорченно возразил Александр Тургенев. – Тебе нужна осторожность, людскость, иначе будут наветы – и быть беде!..

– Я иногда жалею, что вернулся в Россию! – Николай Иванович с силой стукнул палкой. – Не могу привыкнуть, не могу спокойно смотреть на вещи, которых и в аду не хотел бы видеть! Я люблю, я уважаю русский народ, но он в рабстве и унижении. Если придется сойти с ума – на этом пункте я помешаюсь…

– Ты пожил в Европе, но не знаешь России, – пытался его успокоить старший брат. – Ты начитался Монтескье… Однако мы еще не Европа.

Заговорили о Монтескье. Но Монтескье недаром восхвалял великого преобразователя, русского царя Петра!

– Что за гигантская фигура – Петр! – воскликнул Пушкин. Личность Петра поражала его воображение. В новой России – все от Петра! Петр походил на тех мифических гигантов, которым под силу держать землю и подпирать небесный свод.

– Петр пустил нас плыть к земле образованности! – ожесточенно говорил Николай Иванович. – Направил нас на общий с Европой путь – и прекрасно! – Нервный тик передернул тонкое его лицо. – И прекрасно! – повторил он и стукнул палкой. – Мы стали европейцами, мы останемся европейцами, и никакая сила не обратит нас вспять на путь к варварству…

– Петр даже столицу основал новую, чтобы ознаменовать новый путь, – вторил ему Пушкин. – Ушел из Московского Кремля, там ему было тесно, там – старина и предрассудки… Но если бы не Петр – был бы у России самобытный путь? Мог ли ждать Россию еще иной путь?

– Со всякого другого пути Петр навсегда исторг нас. Ну да, может быть, теперь мы следуем искусственным путем. Потому что мы чувствуем: другим странам их путь понятен, естествен, а России – труден, мучителен. Петр толкнул нас к образованности, а мы – не хотим, мы рады свернуть, нас нужно подгонять, и уж упаси боже нам свободы, естественные для всякого цивилизованного общества. Что делать? Давайте двигаться хоть и по искусственному пути, но только вперед, а не назад!

– Не так все страшно, – примирительно сказал Александр Иванович. – Слава богу, и у нас в науке и в литературе успехи. И мы идем европейским путем…

– Институции, новые институции нам нужны! – резко возразил Николай Тургенев. – Если хотите плода – нужно насаждать. Береза не принесет апельсинов, а для апельсинов нужно и апельсиновое дерево. Самодержавное правление так несогласно со счастьем гражданским, что и никакие качества государей здесь недействительны… Как вы не понимаете этого, милостивый государь, братец?