Игорь Ефимов - Пять фараонов двадцатого века

Пятеро наших персонажей от рождения были наделены многими талантами и энергией. Эти дары безусловно обещали им достойное место в верхних участках шкалы неравенства. Внутри устойчивой государственной системы они все рано или поздно пробились бы наверх. Но им досталась эпоха гигантских социальных сдвигов и потрясений. Своё положение в нижних слоях общества они переживали как величайшее несчастье и несправедливость. «Как я ненавижу богатых!», — восклицал Муссолини. Каинова страсть разгоралась в их душах неудержимо. Под её давлением они совершали много недоброго, и грех, описанный в Книге Бытия, захватывал их души. Оставалось только найти красивое оправдание злобе, клокотавшей в сердце. И все пятеро нашли его в одном и том же: в жажде «справедливого возмездия».

В наши дни на жажду мести не принято смотреть с почтением или восхищением. Наоборот, ей принято искать оправдания. Чаще всего оправданием служит непомерность злодейства, кару за которое осуществляет смелый мститель. Но в далёком прошлом всё было не так. Кровная месть была священным долгом каждого члена племени. Только страх неизбежного возмездия часто удерживал руку обиженного, потянувшуюся в импульсивном порыве к ножу.

В племенных сообществах долг мести играл ту же роль, которую в государстве играют уголовные суды, тюрьмы и казни. Традиции эти живы у многих народов и до сих пор. Когда вчитываешься в описания обычаев кровной мести, многие дикие поступки героев этой книги вдруг получают если не смысл, то находят своё место в ткани воззрений людей на примитивных ступенях цивилизации. Да, вот так повёл бы себя «дикий друг степей» или член клана, племени, рода, только что спустившийся с гор, покинувший кочевье, переселившийся из вигвама в каменный дом.

Современные этнографы, изучавшие кровную месть у народов, застрявших на земледельческой стадии, обнаружили много интересных особенностей, ранее остававшихся в тени. Например, выяснилось, что смертельная вражда между семьями или кланами не обязательно начинается с пролития крови. Нанесённое оскорбление или обида тоже могут послужить яблоком раздора. Причём обиженный не обязан кому-то доказывать или объяснять, почему он посчитал обиду смертельной, требующей кровавого возмездия. Он так воспринял её — и этого достаточно.

С другой стороны, обида, нанесённая публично и оставленная без возмездия, покроет обиженного позором до конца жизни. Его семья может отвернуться от него, ему будет запрещено выступать на собраниях клана. Для многих такая ситуация выглядит страшнее смерти. Если человек умирает, не осуществив возмездия, его родичи обязаны взять на себя выполнение священного долга.

Кровавый раздор может тянуться десятилетиями, потому что каждое убийство рождает необходимость и неизбежность ответного убийства. Известный югославский политик и диссидент Милован Джилас описывал, как это происходило в его родной Черногории. В каждом поколении его предков были убийства, осуществлённые мстителями. Так погиб дед его отца, оба его деда, его отец и дядя. Страх перед мстительными врагами из собственного племени был сильнее страха перед иноверцами-турками, в империю которых входила Черногория. [580] Boehm, Christopher. Blood Revenge (Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 1994), p. 61. Не этот ли разгул родовой мести привёл к тому, что черногорцы до сих пор остаются самым малочисленным из Балканских народов?

Где-то в незапамятные времена кровная месть укрепилась в верхних слоях общества в виде культа дуэлей. Правительства всех стран пытались запрещать дуэли и карать за них — тщетно. Александр Гамильтон, даже став христианином и осудив этот обычай, не посмел уклониться от дуэли с Аароном Бёрром и погиб. Муссолини в какой-то момент сделался неуёмным дуэлянтом, и как мы видели, у него не было недостатка в противниках, столь же уверенных в правомочности кровавой схватки.

Убийство женщины враждебного клана не считалось «искуплением». Если мужчинам приходилось порой, спасаясь от мстителей, запираться в доме на месяцы и годы, женщины продолжали трудиться в поле, отправлялись на базар продавать урожай и закупать необходимое. Но вот убийство сторожевой собаки требовало возмездия. Собака приравнивалась к воину, охранявшему дом. [581] , p. 111.

Здесь уместно вспомнить жутковатый и показательный эпизод из жизни Сталина. В конце 1920-х годов он отдыхал на Кавказе и ночью был разбужен собачьим лаем. В раздражении проснувшийся вождь отдал приказ найти и пристрелить собаку. Утром спросил, выполнен ли приказ. Смущённый начальник охраны сказал:

— Собака вместе с хозяином увезена далеко, товарищ Сталин. Вы её никогда больше не услышите.

— Почему не выполнен приказ? — гневно спросил генсек.

— Мы пожалели хозяина. Он слепой, и это его собака-поводырь.

— Мне жалостливая охрана не нужна. Поезжайте, пристрелите собаку и доложите о выполнении. [582] Авторханов Абдурахман. «Технология власти». Франкфурт: Посев, 1983. Не имея источника под рукой, привожу эпизод по памяти.

В этом эпизоде проявились два важнейших свойства диктатора. Первое — абсолютная безжалостность. Второе — уверенность в том, что раз отданный приказ никогда не может быть отменён. Каждый подчинённый должен знать, что никакие обстоятельства не послужат оправданием невыполнения приказа и последуют суровые кары.

Традиции кавказских горцев, среди которых рос маленьких Сосо, ставили долг мести необычайно высоко. Недаром он с детства зачитывался историями о мстителе Кобе. В революционной пропаганде подпольщик Сталин, готовя теракты, призывал рабочих «мстить за товарищей, погибших при разгоне демонстраций». [583] Montefiore, Simon Sebag, Young Stalin (New York: Alfred A. Knopf, 2007), р. 127. В какой-то момент акт мести превратился для него из исполнения долга в главное наслаждение жизни. И из воспоминаний Каменева мы узнаём, что он не скрывал этого.

Случайно ли, что беспартийный большевик Маяковский рос, как и Сталин, вблизи города Гори и впитывал с детства мстительный дух Кавказа, который потом прорывался в его искренних строчках:

Итак, мы видим, что жажда мести вскипает в Каиновой душе ещё до встречи с тем, на кого месть изольётся. Серийные убийцы и террористы не затрудняют себя выбором жертв. Годятся любые — кто подвернётся, кто беззащитен, к кому легко подобраться. Когда ты мстишь за мрак в собственной душе, неважно, кто окажется в перекрестье ружейного прицела, кто летит во взрываемом самолёте, кто попадёт под колёса твоего мчащегося грузовика.

Однако в массовых убийствах, прокатившихся по странам, попавшим под власть новых фараонов, явно проступает какой-то рефрен, какой-то принцип отбора жертв. Особенно шокирующим он выглядит в странах победившего коммунизма, где миллионами гибли лойяльные подданные, уже не имевшие никакой собственности, ни словом, ни делом не покушавшиеся на установившийся режим. Кого убивали в СССР, Китае, Кубе, Вьетнаме, Камбодже? За что? Что нужно было сделать, чтобы избежать гибели?