Леонид Саянский - Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера

Вот что делает защита «своей стороны».

Да иначе и не может, впрочем, быть. Народ землепашец, кормящийся своей полосой, особенно ярко должен ненавидеть врага, вступившего на такую же соседнюю, но все равно «нашу полосу».

13 сентября

Вчера было попал в «переплет».

Послали снять маленькую, но важную схемочку, на нашем правом фланге и несколько впереди его.

Днем было опасно. Леса вокруг кишат прусскими драгунами, и они, конечно, не позволили бы нам это проделать.

И вот вчера с вечера я уехал с тремя бородатыми донцами-ординарцами. К сожалению, это были люди третьеочередного, т. е. запасного полка. Почему к сожалению, сейчас поясню.

Благополучно мы выбрались из леса; там, на опушке оставили коней с одним казаком. А я, с двумя, пошел на те высоты, которые мне надо было исследовать. Съемка ночью почти невозможна, и мне нужно было только определить степень проходимости болота перед ними, что я мог сделать и в абсолютной темноте. Быстро прошли; выломали ветки по дороге. Высоты были не заняты противниками, надо было торопиться домой с этим важным известием. Добрались до коней. Сели и тронулись назад.

Ночь была лунная, но немного пасмурная, и луна вылезала поглядеть на нас лишь изредка. Лес «молчал и что-то думал важное и спокойное. С болот тянуло землистой, влажной сыростью и пряной зеленью болотных трав. Чистый воздух осенней ночи так и лился в жадно дышавшие легкие…

И как-то трудно все это вязалось с представлением о войне. Нелепым казалось, что вот мы, живые, бодрые, сильные люди, ходко едем по ночному лесу; наслаждаемся свежей прохладой, смолистой и бодрящей нервы. И вдруг — огонек из-за куста, короткий стук, и все, понимаете, все: небо, луна, красивые сонные группы деревьев, мягкая, влажная дорога, крик коростеля на болоте и свет гнилушек на старых пнях — все исчезнет. Будет — неощущаемым мною, ненужным для прерванной жизни.

И вдруг, будто б в pendant этим мыслям, — слева от дороги, в лесу, судя по силе звука, саженях в стах от нас, стукнул выстрел. Другой, третий, и посыпались, как дробь.

В первый момент мелькнула мысль:

— По ком это?

Но взвизгнувшаяся резко пуля сделала вопрос нелепым.

Спасение в быстроте… Наши недалеко… — прошел готовый рецепт в голове и само собою вырвалось:

— В карьер… Марш-мааарш!

Татата татата-татата, — посыпалась дробь уходящих во весь мах копыт.

А сбоку — все:

— Тук… Тук тук… Тук…

Вздрогнул конь. На ходу как-то странно передернулось мощное, быстрое тело… Валюсь!

Удар по всему телу оглушил. Руки врылись в сырой песок и больно хрустнули плечи.

Вскочил — все дело! Конь храпит — лежит на боку.

— Ах, черти! Конь-то добрый…

А по дороге все дальше уходит стук копыт, подгоняемых «козьими лапами» донских маштаков.

Кричу, забыв осторожность:

— Стой-й! Стой!!

Куда там!

И вот на дороге — я один… Ночь. Павший конь у ног, и где-то по мне кто-то метится, и треугольная мушка нащупывает контур моей фигуры. Два выстрела, уже по мне, это ясно, прекращают мое «обалдение».

Бегу к канаве у обочины шоссе. Она полна воды. Щепочки и пена крутятся в полусвете дымчатой луны.

Неужели в эту грязь лезть? Бр-р!

А не свои ли это стреляют? Бывает так, что и свои заставы обстреливают ворочающиеся разъезды. Да и немудрено! Лес вокруг. Жутко и темно. Шорохи непонятные вокруг ходят… Закачался куст вдали… — не немец ли ползет… Впились руки в шейку приклада, и указательный палец ищет собачку… Появилась луна на минуту, и причудливые, скользящие блики пробежали по спящим пням и кустам впереди… Жутко молодому солдату на посту… Нервы натягиваются все больше. Вот что-то ухнуло вдали… А настороженное тело так и пронизало — приподняло в оборонительном положении… Кажется, крикни кто сейчас сзади, ткни подмышку — и… так и заорет с испугу на весь лес… И вот в этот-то момент топот курьера на дороге впереди.

— Немцы!! — бац-ц! — грохнула винтовка и сама застреляла, будто бы куда он стреляет, зачем, — есть ли смысл в его выстрелах — солдат не знает… Просто, пока гремит винтовка, ему не страшно…

Вы скажете — трус? Нет! Он зверем бился на штыках вчера… Но то было днем, то было при громком «ура», то была атака.

А в лесу, ночью — можно струсить невольно.

Выбежала из ближайшей лощинки вся застава.

— Что ты? По ком?

— Вон, драгуны… Немцы… Сам видел, — убежденно откликается часовой.

И в результате, часто по пустому месту, сухо щелкают винтовки. А бывает, что из-за такой перестрелки и бой загорается.

Вот на основании быстро мелькнувших в голове этих соображений я и крикнул наудачу:

— Эй, вы, — чего же вы по своим, дурачье, стреляете? — наудачу. Свои, так замолчат, думаю.

Как заговорили винтовки по мне! Как я в канаве очутился по грудь в воде — сам не знаю. Вода залезла злым врагом в сапоги, под одежду…

И вот, хотя я и не знал, куда и по кому стрелять, — но все же я выхватил браунинг и начал пускать пулю за пулей, просто на выстрелы. И когда резко и четко хлопнул мой первый выстрел, мне стало спокойнее, и чувство беззащитного животного под градом дроби исчезло. Отстреливаясь, я начал «отступать» вдоль по канаве. Весь съежившись, по грудь в воде, увязая в глине, я пробирался в направлении к нашему биваку.

Выстрелы сзади смолкли. Тогда я выскочил из канавы и пошел уже по дороге. Вдруг навстречу человек пятнадцать стрелков.

— Откуда вы и куда, братцы?

— Да мы ходили в разведку за правый фланок, — отвечает смышленый старший.

— А теперича идем в сторожевые.

— А где оно?

— Да «вперед».

Что за черт? Значит, свои стреляли? Не может быть! Очевидно, разъезд немецкий путается тут где-нибудь, пробравшись сквозь «сторожовку»..

— Слушайте, ребятишки, вам холодно; погреться хотите?

— Гы-гы… — принимая за шутку, весело гыкают стрелки.

— Айда немцев ловить.

Посвящаю их в происшедшее и в свой план.

Разведчики одобрили единогласно.

Мы быстро дошли до того места, откуда меня обстреливали. И редкой цепью раскинувшись, стали пробираться по лесу.

Чу? Что это… Шорох… Конь фыркнул.

И вдруг дикий, перепуганный крик:

— Halt… — и вслед за ним еще более испуганный — Russen!!

— Бей их! Ура! — затрещал бой. Луна куда-то к черту завалилась, как назло, и настала в лесу такая тьма, что разобрать, где кто кого нашел и бьет, сколько немцев, где моя цепь остальная, кроме трех идущих за мной людей, — было положительно невозможно.

Через десять минут обстановка выяснилась. Мы наткнулись на схоронившийся в болотистом овражке маленький разъезд, человек в двенадцать. Немцы не ожидали, что их так скоро откроют, и потому наше нападение их деморализировало. Пятеро остались под штыками на месте. Остальные бросились кто куда.