Александр Глезер - Человек с двойным дном

Видимо, ждет, что извинюсь. Но я безмолвно поворачиваюсь и — в отдел. Собираю вещи. Жаль терять заработок. Но выбор ограничен: либо идти в подлецы, либо нет.

Интересно, что драконя зловредные мемуары, Хрущев даже толком с ними не ознакомился. Позже он сам в том и признался их автору. Вот что рассказали мне в доме Эренбурга.

Примерно через полгода после мартовской баталии состоялся в Ленинграде европейский симпозиум писателей о современном романе. В советскую делегацию включили и Эренбурга, он же от этой чести наотрез отказался. Дескать, меня вовсю поносили, какими же глазами мне смотреть на зарубежных коллег, как им объяснить, что у нас происходит? Но и без него ехать несподручно. Выглядело бы так, будто настолько заклевали седовласого романиста, Государственного лауреата и борца за мир, что и на симпозиум не допустили.

Хрущев не погнушался пригласить Эренбурга к себе. Попросил в делегацию все-таки войти, обещал, что «Новый мир» непременно опубликует продолжение его мемуаров. И брякнул:

— Я в марте ваших мемуаров еще не читал (просмотрел выжимки из них, тенденциозно подобранные референтами), а теперь прочел, и в целом они мне нравятся. Будем издавать.

И затем первый секретарь принялся доказывать, что заграницей все прогрессивные писатели (то бишь писатели-коммунисты) поддерживают его мероприятия в области литературы и искусства. Лишь ренегаты типа Говарда Фаста и Сартра критиканствуют. Эренбург полюбопытствовал, почему Сартр ренегат.

— Как почему, — изумился Никита Сергеевич. — Он же вышел из компартии из-за венгерских событий!

— Он никогда не был членом партии, — сказал Оренбург.

Хрущев сослался на список отступников, который лежит у него на столе, Оренбург — на свое многолетнее знакомство с французским писателем. Тогда неугомонный Никита потребовал от референта представить документальные доказательства изменничества Сартра. Таковых не оказалось. Референт повинился, мол, напутал, Сартр в партии не состоял.

— Мы не святые, — пошутил Хрущев. — Мы тоже ошибаемся.

— Ото не ошибки, — ответил Оренбург. — Вас обманывают.

После ухода из «Московского комсомольца» я должен был обезопаситься от ярлыка тунеядца.

Знакомые посоветовали вступить в Профком литераторов при издательстве «Советский писатель». Эта профсоюзная организация — нечто вроде мини-Союза писателей. Она дает право не ходить на службу, заниматься творчеством, оплачивает писательские бюллетени, достает своим членам путевки в дома отдыха, проявляет о них иные мелкие заботы, и, конечно, и это самая главная ее функция, осуществляет надзор за их деятельностью. Ведь по Уставу профком объединяет единомышленников, проводящих в области литературы политику партии. Я подал заявление о вступлении в секцию художественного перевода, и вскоре бюро секции пригласило меня на заседание. Биография моя никаких подозрений не вызвала. В войсках царского и временного правительств по возрасту служить не мог, сдаться в плен гитлеровцам, будучи воином советской армии, по той же причине также. В наших лагерях не сидел. Чист человек! Есть предложение принять. Нет, зачем столь быстро. Кто-то просит меня прочитать свои стихи. Не в порядке недоверия, но все же, как не проверить молодого автора? Прочел. Переводчицу с венгерского, толстуху в три обхвата Бочарникову — возмутили строчки:

Она привстает:

— Почему вы, Александр Давидович, о Вагнере пишете?

— Потому что люблю его музыку.

— А отечественную музыку вы не любите? Почему посвящаете стихи немецкому, а не русскому композитору?

— С каких пор писать о немецком композиторе преступление?

— Если о немецком, почему о Вагнере, а не о Моцарте? — Ее мясистое лицо багровеет: — Музыку Вагнера любили фашисты!

Довод с ее точки зрения неотразимый.

— Мало ли что любили фашисты? Музыка в этом не виновата.

Она с грохотом отодвигает стул:

— Да знаете ли вы, еврей, что Вагнер был антисемитом?

— Знаю. Но это тоже к музыке отношения не имеет.

Бочарникова оглядывает собратьев по перу. Они соблюдают строгий нейтралитет. Они проголосуют за принятие, так как вздорных взглядов Бочарниковой не одобряют. Но они и открыто оспаривать ее мнение не отважатся. У Вагнера-то и впрямь подмоченная репутация. Всего лишь пять лет назад его считали воспевателем сильного человека — ницшеанской белокурой бестии, одним из идеологов культуры нацизма. А что будет еще через пять лет, никто не ведает. Бочарникова не успокоилась. Сигнализировала председателю профкома Прибыткову. Он приступил к расследованию.

— Вы, — говорит, — музыку Вагнера любите. Но, надеюсь, его философских концепций не разделяете.

— Мне, — отвечаю, — даже неизвестно, что он увлекался философией.

— Вот и хорошо, — успокаивается председатель. — А на Бочарникову не обижайтесь. Вы же понимаете, что бдительность не худшее качество.

О да, это я понимаю! Это понимает каждый наш человек, Бдительность так же необходима советским писателям, как и славным чекистам, как и доблестным пограничникам, как замечательным пионерам, которые, подобно легендарному Павлику Морозову, должны быть готовы донести на своих родителей, как… Ну просто нет такой профессии в родной стране, чтоб не нужна была ей бдительность.

А раз я это понимаю и философии Вагнера не разделяю, то почему бы меня и не принять в сплоченные ряды профкома? 23 апреля 1963 года я становлюсь ныне уже вполне официально профессиональным переводчиком художественной литературы. Дальше мне только переводить и переводить и заслуживать право на вступление в заветный для любого начинающего литератора Союз писателей СССР.

Советский писатель… Это, пожалуй, к нему очень хорошо подойдет русское былинное: «Едет добрый молодец, а перед ним столб. А на столбе надписи: «Направо пойдешь — гибель найдешь. Налево пойдешь — назад не придешь». Да, уже и не в древнее, а в наше время товарищ Сталин на вопрос, какой партийный уклон хуже, левый или правый, зловеще уронил: «Оба они хуже». Это касалось и писателей. Хочешь жить, не отклоняйся ни на йоту от линии партии.