Нея Зоркая - Как я стала киноведом

— Во-первых, как же не напечатает, если я такая антисоветская клеветница? А во-вторых, «Грани» не напечатают, «Экспресс» какой-нибудь напечатает. Серьезно, скажите в райкоме, что Зоркая возмущена тем, что ее подпись оказалась на страницах газеты «Посев», она в «Посев» не обращалась, она обращалась в ЦК КПСС и поэтому готова написать редакции «Граней» негодующее письмо.

— Это все, Нея Марковна, ерунда. Никаких писем не нужно, хватит писем, наделали вы этими письмами нам дел, я все ночи не сплю, считаю минуты до перевыборов. Без всяких писем надо написать нормальную объяснительную записку (Рудницкий, кстати, очень умно написал и достойно), раскаяться, назвать тех, кто вам дал письмо, признать грубую политическую ошибку, и — может быть — все будет хорошо. Я во всяком случае от души бы этого хотел.

— Спасибо! Я знаю, что вы ко мне очень хорошо относитесь, и я надеюсь, что вы будете мною довольны: я возьму на себя все, что я могу.

— Надо взять больше, чем вы можете. Иначе — ничего не выйдет, пеняйте на себя. Как ваша дочка поживает?

— Спасибо, хорошо.

— В каком она классе?

— В шестом.

— Хорошая девочка?

— Очень хорошая, серьезная девочка.

— Ну и прекрасно. Передайте ей привет.

— С удовольствием.

— Ну вот, Нея Марковна. Вас почему-то в райкоме считают антисоветчицей! Но мы-то знаем, что никакая вы не антисоветчица. Все помнят, как вы Дживилегова громили с трибуны в 49 году.

— Я громила с трибуны Алексея Карповича (начинаю трястись)? Где и когда?

— Нея Марковна, мы же не дети, все прекрасно помнят. Здесь громили!

— Д. Ю., опомнитесь! Такими вещами не шутят! Никого я в 49 году не громила, а тем более Алексея Карповича, своего учителя (трясусь вовсю, сердце выпрыгивает).

— Ладно, это дело прошлое. Все помнят. Но я сейчас хочу не это вам сказать, а то, что все ваше «протестантство», ваши эти письма — не что иное, как мода. Модно громить с трибуны — вы громите, модно подписывать письма — вы подписываете, модно иметь «открытый дом» — и вот у вас открытый дом…

— Ну как же с вами разговаривать? Вчера я вам сказала, что у меня дом открыт, к сожалению, для всех, кто приходит, и вот сегодня вы уже строите концепции на моем «открытом доме»…

— Неважно, что я говорю, это останется между нами. Но вы должны подумать о том, что от вас услышат на бюро и даже на бюро не так важно, как на собрании и особенно на бюро райкома. Там с вами уже не я буду разговаривать. И вам надо отбросить все эти модные штучки и встать на совершенно принципиальную позицию. Мое дело вас самым серьезным образом предупредить. Речь идет не о пустячках, а о всей вашей дальнейшей судьбе и о жизни.

— Я все отлично понимаю и уже вам обещала сделать все, что будет в моих силах.

(Убегаю. Бегу к Е. П. Перегудовой и T. М. Родиной, которые проходят по вестибюлю. Катя Перегудова — падчерица А. К. Дживилегова.)

— Катька, ты слышишь, что он говорит! Что я Алексея Карповича в 49 году громила! Скажи ему! Пойди…

— Господи, из-за чего ты сейчас волнуешься? Какое это сейчас может иметь значение? Пусть себе говорит, что хочет, не в этом дело!

Родина:

— В самом деле, нет предмета для волнения. Я сегодня прочла в газете, что Аникст вел в институте подрывную работу против классики и классического репертуара. Чему же можно удивляться после этого?

— Но я громила Алексея Карповича! И все помнят!

— Господи! О чем ты сейчас волнуешься!

(Ухожу домой в припадке, пью валерьянку.)

— Нея Марковна, вы должны назвать тех, кто вам дал подписать письмо. Иначе нам придется считать вас его автором и организатором подписей. Тем более, что мне точно известно, что вы предлагали подписать это письмо Марианне Николаевне Строевой, а, значит, наверное, не одной ей.

— Я не предлагала Марианне Николаевне подписывать это письмо и вообще его в руках не держала. Вы прекрасно знаете, что я подписала письмо в Доме кино, где Марианна Николаевна не бывает.

— Но я-то знаю, что вы ей предлагали. Только не подумайте, что это она сама мне сказала.

— А я и не подумаю. Она не могла сказать потому, что этого не было.

— Предлагали, предлагали. Но это неважно, не ей так другому предлагали. Вы по институту ходили с этим письмом и многим предлагали.

— Ни по институту, ни где-либо еще не ходила, а письмо держала в руках пять минут. Если вам хочется присовокупить мне организацию подписей, это личное ваше дело, и я здесь ничем помочь вам не могу.

— Нея Марковна, вы должны быть искренней перед партией и назвать тех, кто организовывал это письмо. Иначе пеняйте на себя.

— Ничем помочь здесь не могу. Я не знаю, кто организовывал это письмо.

— Тогда пеняйте на себя. Я — всё! Я — предупредил.

Стою в очереди за зарплатой.

— Нея Марковна, идите сюда, вы мне срочно нужны. Ну вот, мать моя, мне надоело, по правде сказать, с вами здесь волынку разводить. У вас 5-го собрание. Вы должны сейчас же подготовить человек пять выступающих, которые должны со всей резкостью и принципиальностью осудить вас и сказать, что вы достойны исключения из партии. Тогда, если в райкоме увидят, что первичная парторганизация стоит на здоровых позициях, отношение к вам, может быть, изменится. Не забывайте, что райком нам ваше дело доверил. А сначала и речи об институте не было: прямо на бюро райкома и никаких разговоров. Подготовьте пять человек, хорошо бы Строеву, Сабинину, у которых самих много идеологических ошибок, а они отмалчиваются до сих пор. И двух-трех нейтральных из вашего сектора.

— Что, у вас уж и выступать некому, что я сама должна кадры готовить? А Ярустовский, Ростоцкий, Ливанова?

— Они не будут. Они отказались.

— Ну, другие добровольцы найдутся. И, по-моему, неудобно, чтобы отщепенец с персональным делом готовил свое партийное собрание, вел агитацию, так сказать. В райкоме сразу узнают, вы же сами говорите, что там сразу все становится известно, и за такие дела вас не похвалят.

— Так вы же будете агитировать не «за», а «против». Вы же будете их просить выступать со всей резкостью и непримиримостью, объясните, что это делается ради вас и ради института. Давайте, давайте. Вон Хайченко идет. Он тоже подходит для этого. Говорите ему.

— Григорий Аркадьевич, Д. Ю. просит, чтобы я вас попросила, чтобы вы проработали меня на партсобрании.

Хайченко:

— А чего это я киноведа буду прорабатывать? Пусть сектор кино. Вон театроведы как долбали Рудницкого, послушать приятно было. Не буду я у вас выступать. Пусть киноведы.

— Григорий Аркадич, а Д. Ю. велит, чтобы я вас уговорила выступать, что меня надо из партии исключить.

(Хайченко уходит, хихикая и разводя руками.)

— Видите, какая несолидная комедия получается, Д. Ю.