Владимир Ландер - Восхождение на театральный Олимп

«Возвращение в Хатынь» — спектакль о безумстве фашистских палачей и силе человеческого духа наших земляков, спектакль-предупреждение. Смотреть его без комка в горле и без слез невозможно. И не только потому, что эта горькая правда оставила в сердце каждого белорусского зрителя незаживающие раны, но и благодаря поразительно точной интонации, с которой актеры ведут откровенный разговор о тех многим еще памятных событиях. Когда Женщина рассказывает, как каратели стреляли в детей и бросали их в огонь, как после амбара загорелись хаты, как «вёску всю вдруг осветило», казалось, кровь стынет в жилах, и — чувства зрителей выплеснулись наружу. Даже Петр Миронович Машеров и Александр Михайлович Адамович, которые сидели рядом в третьем ряду партера, уже не сдерживали и не стыдились своих слез.

А после спектакля постановщика Луценко, режиссера Ковальчика и директора театра Неронского пригласили в правительственную ложу. Там был накрыт скромный стол. Петр Миронович был в восторге от спектакля, вспоминал свою партизанскую молодость, говорил, что фашисты недооценили нас, белорусов, считая «наиболее безобидными славянами», а наша гневная земля поглотила полумиллионную армию фашистских убийц, целые партизанские зоны крепко-накрепко «держались на замке» недоступными для оккупантов. Иначе говоря, в тылу врага фактически действовал «второй фронт». Чувствовалось, что спектакль участников встречи «зацепил». Казалось, собравшимся не хотелось расходиться. Вот так незаметно и проговорили больше трех часов. Разошлись уже далеко за полночь.

А в следующем году Михаила Ковальчика судьба свела еще раз с Василем Быковым. На этот раз театру предстояло поставить спектакль по его повести «Пойти и не вернуться». Надо было получить согласие автора. Василий Владимирович охотно принял приглашение и пришел в кабинет Бориса Ивановича Луценко. Ему предложили коньячок. Он как-то нерешительно: «Пожалуй, не надо. Ну, только если чуть-чуть.» Пил маленькими глоточками и долго смаковал конфетку. Потом сказал: «Я не очень люблю театр. Кино как-то правдивей показывает моих героев. Но вы делайте все что надо. Я посмотрю сценарий позже». И Михаил для начала сделал «болванку» инсценировки, а шлифовал ее — вносил правки в диалоги и добавлял постановочные эпизоды — уже Борис Иванович. Быков ее прочитал, одобрил и отнес на согласование в Министерство культуры. К тому времени от Василия Владимировича «отклеился» ярлык опального. Он много писал и издавался, по праву занял почетное место в шеренге известных прозаиков Советского Союза, стал лауреатом Государственной премии СССР, депутатом Верховного Совета БССР. Конечно, его повести власти не нравились, но их ценил не только творческий, но и обыкновенный простой люд. В них не было ни черных, ни белых красок. Быков писал про живых людей, которые могут быть в экстремальных обстоятельствах самыми разными: сильными, слабыми, сомневающимися. Чингиз Айтматов восхищался: «С виду эти повести — как солдаты, одетые в серые шинели. Но с какой потрясающей силой, с каким откровением, с какой недюжинной силой таланта описаны в них жизнь, судьбы людей. Судьба сберегла нам Василя Быкова, чтобы он жил и писал от имени целого поколения.»

Министерство не только дало добро на постановку, но и оценило эту работу самым высоким материальным вознаграждением — 3000 рублей. По тем временам это была большая сумма. Быков позвонил в театр и предложил встретиться. Снова в кабинете худрука театра сели за стол, где, как положено, стоял коньяк, а рядом — коробка конфет. Василий Владимирович был растроган: «Спасибо вам, ребята, за такую прекрасную пьесу по моей повести. Министерство ее одобрило. Поэтому я хочу с вами поделиться скромным гонораром». И тут же вручил каждому по конверту. Попытку отказаться от конвертов он решительно отклонил: «Пьесы писать я не мастак, а за такой кропотливый и специфический труд вам надо воздать должное. Мало того, я обратился в агентство по авторским правам, чтобы они защитили наше с вами авторство. Отныне этот спектакль везде будет значится так — по повести Быкова, а инсценировка Луценко и Ковальчика». Когда после ухода писателя режиссеры открыли конверты, то были просто ошарашены: Быков министерский дар распределил поровну. Это был жест неслыханной щедрости, на который авторы инсценировки и не рассчитывали.

Нелишними оказались и авторские права. Тогда хорошие пьесы были нарасхват в театрах всех союзных республик. Уже в 1980-м на подмостках Малой сцены Театра имени Владимира Маяковского режиссер В. Портнов с художником М. Карташовым соорудили «чащобы белорусского леса, бесконечные дороги, вязкое болото и лесные реки». Словом, все то, что окружало партизанскую разведчицу Зосю Нарейко и лейтенанта Антона Голубина в пути по заснеженному, полному тревог пространству. Как писала газета «Вечерняя Москва»: «О них рассказывает Василь Быков в повести «Пойти и не вернуться», перенесенной на сцену Б. Луценко и М. Ковальчиком». Упоминание в афишах авторов в то время было обязательным для любого театра, который ставил этот спектакль. Ну, а отчисления его создателям для семейного бюджета лишними не были. Как-то Михаил Ковальчик признался: «Помню, пошла полоса неудач. Пару дней сами сидели на воде и хлебе. Но вот, чтобы купить кашку маленькому сынишке, хоть ты иди собирай и сдавай бутылки — так прижало. И вдруг в почтовом ящике извещение на 670 рублей. И тут мы с благодарностью вспомнили дальновидность, человечность, доброту Василия Владимировича. Кто мы для него были? Просто пользователи его писатель- ского дара. А он не поскупился и поделился не только своим произведением, но и сначала гонораром, потом — авторскими правами. Согласитесь, на это способен не каждый».

Прошло некоторое время, и создатели инсценировки почувствовали, что надо чуть-чуть изменить и доработать концовку спектакля. Михаил звонит Быкову, а тот с ходу: «Ну, приходи ко мне домой». А он жил на улице Танковой в доме, который почему-то прозвали «Брестской крепостью». В квартире чисто, уютно, красиво. Стали угощать. Потом Василий Владимирович спрашивает: «Ну, говори, что тебе надо?» Михаил изложил новый вариант концовки спектакля. Быков тут же взял карандаш, что-то подправил, потом на отдельном листочке написал всего три-четыре предложения, подписался. Создателям инсценировки это понравилось, и они включили все авторские правки в спектакль. В таком виде пьеса по повести Василя Быкова «Пойти и не вернуться» живет и по сей день.

Еще в Бресте Михаил прочитал в журнале «Наш современник» новую повесть Валентина Распутина «Последний срок», и у него сразу екнуло сердце: «Так это же о моей родне». Решил инсценировать ее для сцены. Но как-то все было недосуг. И только почти через десять лет ему удалось осуществить свою идею, которую поддержал худрук театра Борис Иванович Луценко. Во МХАТе инсценировка уже была, но Михаил написал свою. Спектакль был включен в репертуарный план, и режиссер-постановщик Михаил Ковальчик полетел в Иркутск, чтобы встретиться с автором, получить его разрешение и собрать этнографические сведения, материал о быте жителей Сибири для пущей достоверности спектакля. В самолете готовился встретить этакого сноба: как же, ведь уже знаменитость, его запоем читал весь Советский Союз. А Михаила встретил на своей «Волге» — скромнейший, очень застенчивый человек с глазами как вишни, и поселил в гостинице «Ангара». На следующий день он пригласил гостя к себе домой. Михаил летел с матерчатым чемоданчиком, где были рукопись, традиционная соломенная кукла в подарок и наш знаменитый штоф с белорусским бальзамом. Но в дороге бутылка разбилась и все бумаги промокли. Валентин Григорьевич добродушно улыбнулся: «Ну, раз белорусский бальзам скрепил сибирскую пьесу, значит, получится что-то удивительно мощное». Потом они на барже по Байкалу переправились на другой берег: почти через то самое место, где утонул драматург, прозаик, сценарист иркутянин Александр Вампилов. Жили в маленькой таежной деревеньке, откуда родом почти все герои этой трогательной повести. Сколько было разговоров, впечатлений! Неделя пребывания в родных краях писателя — это просто сказка. Пришлось окунуться в совсем иной мир. Все было необычно — и уклад деревенской жизни, и традиции, и характеры людей. Удивил и сам Распутин. Он не любил писать ручкой: у него наготове всегда был карандаш с твердым грифелем. Тайно коллекционировал колокольчики и прятал их в закрытом шкафу. Сам умело делал тыквенный пирог. Он оказался на редкость гостеприимным хозяином и приятным собеседником. Инсценировку одобрил: «Да, это моя повесть, ничего лишнего здесь не вижу». Хотя Михаилу пришлось дописывать некоторые диалоги, переставлять местами сцены и подстраивать текст под реальные театральные возможности. Это была хорошая проза. Поэтому она не сковывала фантазию постановщика, не загоняла его в «прокрустово ложе». Он месил свое сценическое «тесто» на свой вкус, но с любовью к оригиналу писателя, полностью разделяя его жизненное кредо. Это и подкупило Валентина Распутина. Потом эти два творческих человека долго переписывались.