Израиль Меттер - Будни

В приятельском кругу немолодых интеллигентных людей перестали обмениваться мнениями, мыслями, появилось ощущение, что всем все давно известно и ясно и спорить-то не о чем. Возникло какое-то редкое, небывалое единомыслие, но соткано оно из негативных нитей, из равнодушия.

В стариковском кругу на смену общению пришло совместное смотрение телевизора. Об этом уже не раз писалось и говорилось. Старикам так легче доживается — ну и ладно, ну и на здоровье.

Но современная техника вонзилась в нас глубже и расплылась шире. Во множестве появились магнитофонные записи-перезаписи песен, монологов и диалогов.

Популярность этих кассет фантастическая. И абсолютно закономерная. Почему закономерная — скажу потом. Однако вот что получается. Собирается компания тридцатилетних-сорокалетних-пятидесятилетних интеллигентов и по второму, третьему, по десятому разу слушает одни и те же кассеты. И в этом состоит их духовное общение; единодушие сформулировано магнитофоном.

А еще иногда добавляются слайды. Люто их ненавижу. Съездил кто-то в туристскую поездку за рубеж, да, не дай бог, в круиз съездил (не дай бог, потому что из круиза слайдов привозят погуще), наснимал там, нащелкал своим кинофотоаппаратом что ни попади, — решительно все казалось ему там необыкновенным, — а вернувшись домой, собирает у себя гостей и после поспешного, скудного чая вешает на стену раскатанный экран, гасит свет и начинает демонстрировать эти самые слайды, комментируя их своим восторгом, таким же тоскливым и мутно-невнятным, как его снимки на экране. Это продолжается нестерпимо долго, проекционный аппарат заедает, в темноте хочется спать, хочется убить хозяина.

Любой турист почему-то считает себя вправе подробно рассказывать свои плоские впечатления и демонстрировать эти бездарные слайды. Техника вооружила его современной аппаратурой и вдохнула в него самоуверенность дикаря.

Что же касается духовного общения с помощью магнитофонных кассет, то тут дело гораздо сложнее. Тут техника просто помогла заполнить тот вакуум, который возник в поэзии, в литературе. Потребность публики в искренней, сердечной лирике, порой даже трагической, ибо жизнь оборачивается для нас и такой ипостасью, — эта потребность долгие годы не получала удовлетворения в печатной поэзии. Стихотворные сборники слеживаются на полках в лед, в вечную мерзлоту.

И чем дольше этот процесс длится, тем острее и мучительнее ощущается немота читателей. Я не оговорился: немота поэзии — это и есть немота читателя, ибо он лишен возможности выговориться теми стихами, которые наиболее точно выражают его душевное состояние.

И вот эта невозможность самовыражения — речь идет, повторяю, не о самовыражении творца, а любого мыслящего человека, ему без этого трудно жить, — невозможность обойтись гладкими, парадными стихами оказалась той благодатной «биологической» средой, в которой взросла и закустилась песня.

Характерно, что возникла она — та песня, что наиболее демократична и популярна, — во второй половине пятидесятых, в шестидесятые годы, то есть именно тогда, когда немота уже стала исторически, социально немыслимой, невыносимой, противоестественной, ибо желание высказаться правдиво достигло горла.

Я не называю имен самых замечательных авторов песен — их немного, они наперечет, — и в данном случае имею в виду лишь тех, к кому признанная знаменитость явилась намного раньше, чем их стихи-песни обнаружились в печати. Они оказались тем насущным черным хлебом поэзии, который способен удовлетворить первоначальный голод необозримой толпы людей самых различных социальных слоев.

С ощущением «недоедания» мы продолжаем жить и сейчас: надо быть очень хорошо осведомленным в поэзии человеком, чтобы и сейчас отобрать для себя необходимые твоей душе, твоему духовному миру современные стихи.

Несравненно проще и доступнее зарядить магнитофон кассетой с привычными и милыми сердцу песнями.

Опасаясь впасть в немилость у широкого читателя, все-таки скажу: как бы ни был высок уровень даже самых талантливых песен, они не могут заменить собою истинную поэзию. А тяготение к такой замене изрядно распространено. И оно объяснимо: то, о чем молчат или лгут сотни бойких мастеровитых стихотворцев, выпевается домашними магнитофонами.

Еще сложнее с кассетами сатирических монологов.

Этот жанр литературы — сатира — был взят на короткий поводок со строгим ошейником. Юмору было чуточку полегче, но и он от покорности вздрагивал при каждом начальственном шорохе. И это было совсем не смешно. Это было унизительно для читателя: предполагалось, что его можно рассмешить по принципу — покажи дураку палец. Возникла даже теория положительного юмора, то есть предмету смеха надлежало быть положительным. И авторы-юмористы состязались не в том, кто придумает нечто наиболее смешное, а в том, кто опишет наиболее положительное.

И, как это всегда бывает, отсутствие юмора в литературе подтверждалось все большей утратой чувства юмора в жизни. Или — наоборот, это не имеет значения: важна взаимосвязь этих явлений, они порождают и подпитывают друг друга.

Однако вытравить естественное желание человека отнестись хотя бы с иронической улыбкой к тому, что ему обрыдло, к тому, что мешает существовать и работать, — вытравить критическое отношение к очевидной тупости и мерзости невозможно. Возможно лишь загнать его внутрь, где оно нагнаивается.

После целого ряда невзгод, тягостных для художественной литературы — на судьбах нескольких выдающихся писателей-сатириков это сказалось особенно драматически, — после всего этого пробавляться в данном жанре могли лишь ремесленники. И если среди них возникал хоть крохотный проблеск, то он вызывал несоответствующий ему по размеру благодарный отзвук.

И вот на этом тусклом фоне стали появляться кассеты с острыми и по-настоящему смешными монологами. Талантливый, наблюдательный автор исполняет свои произведения в одному ему присущей торопливо захлебывающейся манере. И он позволяет себе произносить то, о чем не принято было говорить.

Характерна, между прочим, реакция многих слушателей:

— Как же это ему разрешают?!

В ответ надо бы все-таки сказать, что автор прежде всего должен был сам себе разрешить это. С авторской безоглядности, с мужества его все и начинается. Отважная гражданская позиция необходима в любом литературном жанре, а уж о сатире и говорить не приходится.

Эти талантливые монологи ведутся от первого лица, и не от выдуманного первого, и даже не от лирического героя, а непосредственно — от автора, пристально разглядывающего окружающую реальную действительность. Монологи злободневны, они, как говорится, с пылу, с жару. И демократическая беспокоящая сила их неоспорима. Потому и популярность баснословная.