Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

Секретное предписание Гитлера № 1а 1601М1 от 22. 09.1941 г. «Будущее города Петербурга» содержало следующие пункты:

«1. Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После разгрома Советской России дальнейшее существование этого крупного населенного пункта потеряет всякий смысл… 3. Предлагается окружить город плотным кольцом и артиллерийским обстрелом из пушек всех калибров и безостановочными бомбардировками сровнять его с землей».

Впрочем, несмотря на подобные ассоциации, мы с Хорстом и дальше совместно нормально работали. Для ночлега нам снимали у местных жителей комнаты, а вначале я жил в импровизированном общежитии в старом охотничьем замке 1617–1625 годов постройки и принадлежавшем с 1716 года Августу Сильному. Комната находилась практически непосредственно под колоколами башенных часов, и ночью, просыпаясь от их боя, уставившись в высоченный потолок и приходя в себя, я постепенно осознавал, где же это я нахожусь. В общем, казалось бы, романтики много, но суровый быт был не столь романтичен – отопление скудное, туалет холодный находился двумя этажами ниже и надо было еще брать ключ, лежащий отдельно, раковина с холодной водой находилась в общем коридоре, а старая соседка тщательно следила, чтобы никто не мылся под струей, а экономил бы воду, наполняя раковину с затычкой один раз на все мытье. Во дворе было что-то вроде конюшни, и лошадки часто паслись вокруг аккуратно расставленных керновых ящиков. В этот же двор в апреле 1944 года нацисты, заметая следы своих преступлений, пригнали колонну пленных из концлагеря, получившую название Марша смерти. Заключенные переночевали прямо под открытым небом, а наутро тех, кто не смог продолжить марш, конвоиры расстреляли. Местные жители похоронили их позже за стеной замка, там сейчас стоит памятник.

Как-то в один из первых моих приездов, когда я в этом дворе документировал керн, ко мне подошли двое мальчишек и спросили, что это я пишу. Я попытался было ответить, что записываю названия пород, на что они незамедля объявили:

«Du sprichst ja so komisch!» (Ты так смешно говоришь!) и пошли, весело прыгая на одной ножке. В настоящее время жилые квартиры в замке ликвидированы, и здесь расположилась местная администрация.

О Вермсдорфе можно писать бесконечно много не только потому, что я провел там и в соседнем Ошаце много лет, но и потому, что это на самом деле исторически и архитектурно интереснейший поселок. Тот же Август Сильный, которому надоело жить в старом охотничьем замке (не думаю, что из-за вредной соседки), построил великолепнейший новый охотничий замок и ансамбль Хубертусбург. В крыльях этого ансамбля находились медицинские учреждения, с которыми у «Висмута» была договоренность по обслуживанию сотрудников нашего участка. Как-то я решил обратиться к хирургу с жалобой на боли в правом локте, который был сломан в школе при падении с турника сразу после войны. Обнаружив на рентгеновском снимке костные обломки, он предложил мне два варианта: либо операция, либо просто отправиться, как он выразился, к Петру и Павлу вместе с оными, на что я охотно согласился.

Обедать мы ходили чаще всего в ресторан, или, как привычно было говорить, в «гастштетт» (или даже просто – гаштет) «Цум Оксен», с которым «Висмут» заключил договор по обслуживанию в обеденное время по специальным талонам. В нем, по преданию, останавливался Наполеон по пути в Лейпциг перед знаменитой Битвой народов 1813 года. На одной деревянной колонне, на которую якобы опирался Наполеон, с немецкой тщательностью была прикреплена соответствующая табличка.

Оказавшись с самого начала в полевых условиях в немецкой среде, и поначалу без русских коллег, пришлось усиленно осваивать язык. За 3–4 месяца интенсивного изучения я довольно сносно освоил разговорный немецкий методом сравнения с английским, который знал более-менее прилично. Конечно, очень помогли также курсы немецкого языка, которые вел преподаватель Бём (Böhm). Он очень многое дал для понимания разговорной лексики и саксонского (вернее восточносаксонского) диалекта. И то, что я никогда ранее не изучал язык с русским преподавателем, и кроме «Хэнде хох» в детских играх в блокадном городе ничего не знал, помогло мне избежать значительного русского акцента. Однако кроме саксонского диалекта, который является все же скорее говором, иногда приходилось иметь дело и с рудногорским, трудно понятным даже для немецкого уха.

Позже я иногда с интересом сравнивал знания свои и наших специалистов, давно работавших в «Висмуте» и хорошо знавших язык. Из них выделю, пожалуй, Сергея Агамирова, с которым я не был связан рабочими контактами (он был гидрогеологом), но пару раз мы участвовали в совместной охоте. Остановившись однажды в лесу у красивого мухомора, мы оба назвали его по-немецки Fliegenpilz, но он ещё добавил и кальку с его русского названия – Fliegentöter (убийца мух), и мне подумалось, что я бы так с ходу не воспроизвел буквальный перевод. Позже я называл его Fliegenmörder, но до сих пор мне кажется его «подстрочник» более красивым, жаль, что сказать об этом уже некому – Сережа скончался в 2008 году. Так между делом и отдыхом мы совершенствовали свои языковые знания – это было интересно, потому что было востребовано в жизни.

Насколько знание языка в условиях горно-геологических работ было важно, может быть, даже жизненно необходимо, показывает следующий случай, рассказанный мне Анатолием Андреевичем Рудычевым. Он шел по штреку (а выработки к тому времени достигли уже почти двухкилометровой глубины), когда вдруг ему навстречу пробежал горняк, прокричавший ему «wird geschossen!» (взрывают!). Он рассказывал: «Я спокойно продолжал путь, ведь я уже учил немецкий и знал, что глагол в перфекте означает прошедшее время! Чего он беспокоится? Ну, уже взорвали, можно идти дальше».

И вот тут-то и грянул подготовленный взрыв, до которого он, к счастью, не успел дойти. Оказывается, глагол-то бывает в этой форме еще и в пассивной конструкции.

Так как участок Вермсдорф был небольшим и новым, диспетчеры не особенно раскошеливались на хорошие машины, и часто приходилось ездить на довольно изношенном транспорте. Однажды в стареньком микроавтобусе вырвался рычаг управления передачами и начал колотить нас с шофером по ногам. Ему пришлось терпеть, пока он не остановил машину, да и мне немного досталось, но в результате обошлось лишь длительным ожиданием техпомощи. Позже мы уже пользовались новым микроавтобусом Вагкаэ В1000.

Тем временем буровые работы разворачивались и принесли наконец первые ободряющие результаты. После обнаружения поисковыми скважинами оруденения в районе Вермсдорфа был заложен глубокий шурф с горизонтальными рассечками на глубине 31 м. Спускаться для документации приходилось по лестнице; вне рабочего времени шурф закрывался тяжелой деревянной крышкой, которая однажды, будучи ненадежно закрепленной, свалилась на голову только что начавшего спуск коллектора. Спасла его немецкая дисциплинированность – он был в каске, которая смягчила удар, хотя какие-то неприятные последствия все же были.