Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— Братик мой, Тарас!.. Откуда ты взялся? — вскрикнула невестка и упала ему на грудь.

А он обнял ее, целует и плачет, и ни слова не говорит…

Вот она, Кириловка, такая же, как и десять, двадцать, тридцать лет назад, такая же, как тысячи сел, хорошо знакомых Тарасу.

Только вот любимая яблоня засохла, и ее пришлось срубить. Засохла и заветная верба у ворот.

— Скоро ли все мы будем свободными? — спросила Тараса Пелагея.

Тарас махнул рукой, вздохнул:

— Пока это случится, еще не один раз высекут тебя на барской конюшне…

Узнав, что приехал в гости к родным Тарас Шевченко, стали приходить к нему односельчане. Он и сам ходил по хатам, был в церкви на обедне, где узнал о трагической судьбе молодой поповны. Встречался со знакомыми и с незнакомыми, и все его без конца спрашивали одно и то же:

— Скоро ли будет воля?..

Брат Шевченко Иосиф был женат на сестре своего однофамильца — Варфоломея Григорьевича Шевченко, управлявшего имением князя Лопухина в Корсуне. Тарас и в Корсунь заехал в гости.

В момент приезда Тараса Варфоломей был там и видел, как во двор въехала телега, запряженная парой: в телеге сидит кто-то с большими усами, в парусиновом сером пальто и в летней шляпе. Этот кто-то прошел мимо дверей хаты — и прямо в ворота. Сердце Варфоломея как-то неспокойно забилось, и он выбежал на улицу и пошел навстречу приезжему, а тот тем временем успел уже пройти через двор в другие двери — и в сени.

Тарас открыл двери в хату и сказал громко:

— Ну, узнаешь или нет!..

Варфоломей едва опомнился.

— Отец родной! — только и вскрикнул он и опрометью бросился на грудь Тараса.

Они молчали и только рыдали, как дети, обнявшись. Выбежала жена, и тоже в слезы… В это мгновение все они будто онемели: слов не было, только слезы так и катились. Так они молча стояли на одном месте и рыдали слезами радости, пока не подошел извозчик Тараса и не спросил, что ему делать…

Тарас остановился здесь на все время, пока предполагал быть на Украине.

— Да, да, брат, — сказал Тарас, — у тебя, у тебя я буду; потому что на всей святой Украине нигде и ни у кого не будет мне так тепло, как у тебя.

Тарас искренно полюбил семью Варфоломея, особенно его одиннадцатилетнего сына Андрея. Поэт всякий раз брал его с собой. Андрей пел ему украинские песни, которыми Тарас, как сам он говорил, «упивался», и рассказывал мальчику, какая песня что означает.

В летнее время, особенно в сенокос или жатву, Варфоломею некогда было сидеть дома, он работал от зари до зари, поэтому с Тарасом они беседовали только тогда, когда тот разохотится и поедет вместе на работу, или же вечером, когда он еще не ляжет спать. Вставал Тарас очень рано, в четыре часа, и сразу в сад: а сад в Корсуне был очень, очень хороший! Во-первых, потому что место само по себе очень красивое, а кроме того, князь не пожалел денег, чтобы сделать свой сад еще прекраснее. Выбирал Тарас в этом саду какой-нибудь чудесный уголок и изображал его на бумаге. Пожалуй, в саду не осталось ни одного уголка, не зарисованного им в альбом. Однако поэтической душе поэта были милы только те уголки, в которых искусство человека не нарушало искусства матери-природы. Тарасу больше нравились глухие, запущенные уголки сада.

Когда Тарас ездил с Варфоломеем на работу, он постоянно пытался обратить его внимание на то, что следует заводить как можно больше машин, чтобы как можно меньше работали человеческие руки.

Во время таких поездок Тарас иногда рассказывал кое-что о своей тяжелой жизни в ссылке. Но как рассказывал! Начнет, скажет несколько коротких слов, будто оторвет. Да и такие рассказы случались редко. Тарас не любил ворошить своей минувшей беды!

Трудно найти человека, который бы любил украинские песни больше, чем Тарас. Иногда, как только Варфоломей возвращался с работы домой, Тарас сейчас же вел его в сад и давай петь! Тарас брал больше чувством; каждое слово в его песне изливалось с таким чистым, искренним чувством, что едва ли какой-нибудь артист-певец мог выразить его лучше, чем Тарас! Любимой песней Тараса была: «Ой зійди, зійди, зіронько вечірня…» Окончив эту песню, он сразу начинал следующую: «Зійшла зоря із вечора, не назорілася, прийшов милий із походу, я й не надивилася».

Тарасу хотелось обзавестись семьей; видя жизнь Варфоломея, он не раз говорил: «Сподобит ли и меня господь завести свое гнездо, хату, жену и деток?» Они часто разговаривали об этом, и Тарас всегда просил совета и помощи найти ему место, где бы он поселился, и «дівчину», но чтобы девушка обязательно была украинка, простая, не панского рода, сирота и «наймичка» (батрачка).

Вот и стали они ездить и искать такое место, чтобы поселиться, чтобы «Дніпро був під самим порогом». Вскоре такое место нашли, и на самом деле замечательное! Над самым Днепром, с небольшим лесочком. Землица эта — едва ли в ней было две десятины — была собственностью пана Парчевского. Стали с этим помещиком сговариваться: он — ни туды, ни сюды, рад бы и продать, да чувствуется — что-то жмется, увиливает.

Тарас собрался совершить измерение выбранного участка земли. Варфоломей проводил его почти до Межирича.

Из Межирича пригласили землемера Хилинского для обмера участка. Утром 10 июля Шевченко вместе с управляющим Вольским и землемером Хилинским отправились из Межирича, за пятнадцать верст, к селу Пекари.

С помощью нескольких крестьян долго обмеряли участок на высоком берегу Днепра.

— Какая благодать! — восклицал Шевченко, полной грудью вдыхая аромат цветов, буйной зелени. Далеко раскинулись на левом берегу реки пойменные луга; в темно-синем июльском небе неподвижно застыла белая пена облаков.

Тарасу уже грезились усадьба над «сивым» Днепром, хата с яблоней и грушей «на причилку» и — непременно! — на крылечке жена с кудрявым малышом на руках.

— Благодать! — повторял он, перепрыгивая с одного пригорка на другой и хватаясь руками за крепкие ветки орешника.

В полдень Шевченко пригласил всех под липу, на самой верхушке Княжьей горы, закусить. Мальчишка лесника-крестьянина Тимофея Садового сбегал в село к деду Прохору за квартой водки.

Поэт стал расспрашивать о подробностях недавних событий в этих местах — о крупном крестьянском восстании 1855 года, известном под именем «Киевской казатчины».

Вольский и старик землемер, видно, и сами сочувствовали крестьянам. Разговор получился задушевный, искренний. Шевченко думал о Вольском: «Добрый и искренний человечина!»

Вдруг из кустарников, со стороны дороги, вынырнули две странные фигуры; особенно один молодой человек производил смехотворное впечатление: он был во фраке и белых перчатках, словно явился не в лес, а на бал.

Увидев этого удивительного франта, Шевченко рассмеялся. Молодые люди оказались родственниками Вольского и Хилинского; они специально прибыли сюда, на обрывы Днепра, чтобы познакомиться со знаменитым петербургским художником и поэтом, пожелавшим поселиться в этих местах.