Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Стражник тем временем деловито отстегнул постромки и взялся помогать фельдъегерю.

Загнанные лошади стояли, опустив головы. А люди сопели, ругались, надрывались, но усилия их были безрезультатными.

Фельдъегерь посмотрел на Тараса. Он хотел сказать, чтоб арестант помог, но вовремя вспомнил суровое запрещение разговаривать с ним. Тогда он просто махнул рукой и отвернулся.

— Бедная лошадка, — громко сказал Тарас, вылезая с повозки. — Я же говорил…

Фельдъегерь, крайне утомленный тяжелой бессонной дорогой, руганью, криками, только сплюнул, чтоб не ответить арестанту хотя бы матюгом. Стражник все-таки ругнулся, но в сторону, и показал Тарасу, чтоб тащил за ногу.

Когда стражник, отложив ружье, наклонился над трупом коня, у Тараса мелькнула сумасшедшая мысль: а что если сейчас прыгнуть вбок, схватить ружье, и… И шарахнуть в одного, а потом в другого! А тогда — на коней и в степь, куда очи глядят! Ищи ветра в поле!..

Пересилив себя, наклонился над конем, взял за ногу — и потянул вместе со всеми. Краем глаза видел, как тащилась по песку голова коня с оскалом зубов и остекленевшим, налитым кровью глазом.

Когда они оттащили загнанного коня на обочину, стражник взял ружье и махнул рукой Тарасу, чтобы тот возвращался к повозке…

И снова дорога… И снова тяжелые мысли… Тридцать три года прожил на свете. А — ни дома, ни жены, ни детей. Все, что имеет в душе, — все отдано творчеству…

Он вспомнил Киев. Это было летом. Рано утром он проснулся где-то часа в четыре или в половине пятого. Быстро собрался и пошел рисовать Золотые ворота в сиянии утреннего солнца. Утро было чудесным и торжественным. За Днепром поднималось светило. Воздух был прозрачен, но вдали оно начинало краснеть. Вовсю голосили воробьи. Где-то подавали голос петухи. Мир был торжественный, как огромный храм. Рвались вверх, как приветствие утру, бани Софии. А Золотые ворота и действительно казались выкованными из красного золота. Солнце всходило — и казалось, что оно лучами, словно миллионами рук, раздвигает мир, он становится просторнее, прозрачнее и выше.

Тарас не шел, а бежал к этому чуду, всматриваясь в него жадными, ненасытными глазами.

Наконец нашел подходящее место, откуда особенно красиво сияли фантастические солнечные отблески на руинах Золотых ворот, на ветках деревьев и кустов. И все — на фоне неба, глубокого, прозрачного, насквозь пропитанного теплом и лаской. Он быстро устроился здесь со всеми своими инструментами и красками и взялся за работу.

И вдруг послышался детский плач. Сперва он не обращал на него внимания, пытаясь как можно быстрее положить на бумагу мазки, которые передавали бы фантастическую игру цветов на старинном камне. Но безутешный детский плач не прекращался, и Тарас не выдержал, бросив краски, поднялся. Ребенок плакал где-то за валом. Он пошел на плач, все еще удивляясь: откуда в таком безлюдном месте, в такое раннее время мог оказаться ребенок. Плач раздавался теперь почти что рядом, но ребенка не было видно. Тарас поднялся на вершину вала и, раздвигая кусты, пошел на голос. «Но где же этот ребенок?» — думал он, оглядываясь вокруг. И увидел! Внизу сидела девочка трех-четырех лет — грязная, заплаканная и, озираясь вокруг, звала: «Мама! Няня!» Тарас оглянулся. Нигде никого. Прошелся по валу — никого. А девочка плакала и в ее маленькой фигурке, в ее личике были обреченность и безнадежность. Тарас побежал вниз. Побежал к маленькой. Она перепугалась и заплакала еще громче.

Он стоял возле девочки и не знал, что делать. «Наверное, думает, что я какой-нибудь разбойник: наслушалась сказок», — решил сам себе Тарас. Но надо было что-то делать, как-то успокоить ребенка. Тарас приложил руки к голове, раздвинув пальцы и, сделав смешное лицо, сказал: «Бу-бу-бу!» Он думал, что девочка засмеется, но та заорала еще сильнее. Тогда он начал быстро искать в своих карманах, пытаясь найти конфету или пряник, но ничего такого не нашел. Но нащупал тюбик с краской — как он там оказался, он и сам не знал, — наверное, механически положил в карман, когда услышал детский плач. Он вытащил тюбик и показал. Девочка еще плакала, но ее большие зеленоватые глазики, из которых сбегали ручьи слез, остановились на тюбике. Тарас улыбнулся и сказал: «А сейчас я тебе покажу фокус!» Он порылся в карманах, нашел мятый клок бумаги и, выдавливая краску из тюбика, стал рисовать большое красное солнце и красную девочку. Девочка перестала плакать и подошла к Тарасу, который нарисовал такое чудо.

Когда он поднял голову, оторвавшись от бумаги, девочка уже стояла возле него и, засунувши грязный пальчик в ротик, смотрела на его работу. «А пальчик во рту держать не надо, — сказал Тарас, — а то заболеешь, животик будет болеть!» Девочка улыбнулась. Вынула пальчик изо рта. «Вот так! Да ты у меня умница, как я вижу. А что это я нарисовал?» Девочка посмотрела своими зеленоватыми глазенками и сказала: «Солнце и лялю!»

— Чудесно! — удивился Тарас. — Так ты, наверное, и рисовать умеешь?

Девочка ничего не ответила, а протянула пальчик к тюбику:

— Дай!

— Нет, этого я тебе не дам, — засмеялся он. — Пойдем лучше ко мне, там у меня есть карандаши и бумага, я тебе дам рисовать.

Он взял девочку на руки, она прижалась к нему всем своим тельцем, и он только сейчас почувствовал, какое это тельце маленькое и беззащитное.

«Чья же она? — тревожно подумал Тарас. — Не потерялась ли случайно? А может, сирота? Да, нет, не похоже»

На девочке было красивое голубое платьишко с оборочками, красные сапожки. Но откуда она взялась здесь в пять часов утра?

— Ты не замерзла? — спросил он и сразу почувствовал, что ребенку холодно, что оно сжалось и прижимается к его груди, ища тепла.

— Моя ты манюня, — сказал и почувствовал, что на глаза сами собой набегают слезы. — Как же тебя зовут?

Девочка не отвечала.

— Ну скажи дяде, как тебя зовут? — просил Тарас, поднимаясь на вал.

Уже на валу он снова посмотрел вокруг. Никого, только несколько телят паслись рядом и те без пастухов.

Солнце уже поднялось над Днепром, оно сияло над заднепровскими лесами, но то фантастическое соединение красок на стенах Золотых ворот и на небе не исчезло. Краски, правда, стали слегка мягче, но торжественная краса утра пронзала каждую частичку воздуха, каждое дуновение ветра.

Тарас вернулся на свое место, вынул из чемоданчика клетчатый платок и расстелил его на земле.

— Садись вот здесь, — сказал он, посадил ее. А потом снял с себя пиджак и набросил на нее. — Ну, хорошо тебе?

Она посмотрела на странного дядю и пролепетала:

— Ая.

— Что? — не понял Тарас. — Катя, Галя, Маня?

Девочка смотрела и не отвечала.

Он достал кусок бумаги, вынул несколько карандашей и сказал: