Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— У Тарази жена есть? — вдруг спросила Айбупеш.

— Нет у меня жены, даже одной. А почему ты спрашиваешь?

— Я думала, что у Тарази должна быть очень красивая жена.

— Нет, не нашел я еще такую красивую, как ты.

— Тарази еще молодой, он найдет.

— Конечно, найду, если только не умру здесь в вашей степи.

— Тарази не надо умирать. Айбупеш будет плакать.

Она вдруг дотянулась до щеки Тараса своими губами, а потом быстро побежала к своей юрте.

Тарас стоял с горячей головой и бьющимся сердцем. Он хотел понять, почему его так взволновало это прикосновение, и не мог. Заход солнца был чудесный, небо прозрачное и чистое. Воздух был чистым и недвижимым. Даже легкие шарики перекати-поля лежали там, где вчера забыл их, засыпая, веселый степной ветер. Тарас еще немного побродил возле речки и медленно пошел в крепость.

Бородатый мужчина лет тридцати пяти в круглой фетровой шляпе поднялся ему навстречу в его комнатке.

— Разрешите отрекомендоваться, Федор Лазаревский, старший брат вашего оренбургского приятеля. Привез вам привет от оренбургских друзей и несколько писем.

Наконец! Не помня себя от радости, Шевченко обнял желанного гостя. Все обиды на «неверных друзей, которые забыли его в беде» растаяли в безбрежно большом чувстве благодарности и любви к людям.

А гость уже расстегивал ремни саквояжа и вынимал письма, книги и разные пакеты.

— Вот вам письмо от брата Михаила и Сергея Левицкого, — говорил он, — а вот письмо с родины, а это от Карла Ивановича Герна. Привез вам два номера «Современника», новый роман Гюго «Собор Парижской богоматери». Вот газеты. Привез и украинскую запеканку, и колбасу. Все это они получили от родителей и приказали передать вам.

У Шевченко дрожали руки от волнения, когда он разрывал конверты. А Лазаревский, делая вид, что не замечает этого, говорил, ставя на пол опорожненный саквояж.

— Живу я тут недалеко, в Троицкой, а работаю попечителем приграничных киргизов. Приехал сюда по служебным делам и буду приезжать достаточно часто — примерно раз в два-три месяца. Приходится ездить и в Оренбург, поэтому смогу передавать вам и от вас все, что захотите. Рад помочь вам.

— Спасибо. Искренне благодарю, — говорил Тарас и то начинал читать письма, то бежал к хозяевам, просил поставить самовар, поджарить свежую рыбу, которую принес ему Кузьмич.

До поздней ночи просидел у Шевченко Федор Матвеевич, а на другой день попрощался с ним как наилучший друг и вручил ему, как будто по поручению брата Михаила, пятьдесят рублей ассигнациями.

Несколько раз читал и перечитывал Шевченко теплые строки письма от Лизогуба — первый привет с родного краю. Это письмо разминулось с письмом Шевченко, посланным только неделю тому назад через Александрийского. Не меньше порадовало поэта и пылкое письмо его юных оренбургских друзей.

Было воскресенье. Проводив гостя, Шевченко долго стоял возле крайней орской халупы и смотрел, как исчезает в рудой дали черная точка тарантаса. Седой ковыль окружал даль тонким, туманным покрывалом, солнце пекло, как и вчера, но отдельные тучки иногда закрывали его, и тогда серые тени от них шли степью, как грустные воспоминания о прошедшем.

После захода солнца неожиданно похолодало. Подул резкий северный ветер, тяжелые темные тучи заслонили небо, ночью сыпнул секущий дождь, а потом пошел густой снег. Шел он всю ночь, сначала мокрый, а потом мерзлыми большими пластинами. Когда утром Лаврентьев разбудил своего жильца, стекла окон были залеплены снегом, а на дворе выла и кружила вьюга.

Зима застала гарнизон врасплох. Хотя оказия и привезла теплое обмундирование, но документы на весь этот транспорт оказались неправильными и все привезенное закрыли в цейхгауз, а солдатам выдали только прошлогодние башлыки, шерстяные портянки и рваные рукавицы.

Было пятнадцать градусов мороза. Роту, как всегда, вывели и построили на плацу. Ветер трепал полы шинелей, концы башлыков, сек острым снегом лица, задувал в рукава и крутил снег белыми вихрями. Солдаты нетерпеливо топтались на месте, ноги их мерзли, но команда «Смирно!» заставляла их замирать. Капитан Глоба сразу заметил, что нарушена геометрическая четкость построения: у одного солдата нога соскользнула с комка земли и еле заметно сдвинулась назад; у другого ноги расставлены немного шире, чем положено. Глоба взбесился, но скомандовал: «Вольно!» и взорвался оглушительными ругательствами, от которых, казалось, краснел даже снег.

Солдаты стояли неподвижно и хмуро супились. Мерзли руки в рваных рукавицах, едва удерживая ружья. Ноги теряли гибкость, и, когда наконец захрипевший от ругательств Глоба скомандовал: «Шагом марш!», многие не смогли легко и четко взмахнуть ногой и сразу трахнуть подошвой замерзшую землю.

Метель продолжалась три дня, и три дня мучил Глоба свою роту без теплой одежды и, главное, без валенок, хотя мороз достигал двадцати пяти градусов при сильном северо-восточном ветре… Снег не лежал на земле, он летел, мчался над степью одним безостановочным потоком на сотни верст шириной, как течение в океане.

Половина солдат отморозила носы, уши и щеки, но значительно больше пострадали у всех ноги; на них открылись гнойные раны. Многих пришлось положить в госпиталь, но там не хватало ни коек, ни даже сена или соломы, чтоб разместить их на полу. И каждое утро солдаты прежде всего бросались к окнам посмотреть, не утихла ли метель. Но за окном продолжала висеть белая пелена, по земле привидениями мчались волны снега, а дневальный, возвращаясь из канцелярии, на вопрос, нет ли приказа выдать теплую одежду, безнадежно махал рукою.

— Тебе повылазило? Не видишь, как метет? Кто поедет через степь на верную погибель! Каждому жизнь дорога. Нет ответа из Оренбурга…

На третий день вечером Шевченко пошел к Лидии Андреевне, намереваясь рассказать генералу, что происходит в роте. Лидия Андреевна встретила его грустная, взволнованная. Шевченко сразу заметил ее усталость.

— Нашему отцу все хуже и хуже, — ответила она тихо на его тревожный вопрос, и подбородок ее задрожал. — Я все лето говорила ему: возьми отпуск, съезди на Кавказ к солнцу и теплу, к целебным водам. У него давно застуженные почки. Но разве его можно уговорить!! А теперь ему плохо. Ноги как колодки. И еще этот буран. Теперь уже из Орска не выбраться. Боже мой, неужели он здесь умрет?

Из глубины дома послышался хриплый генеральский бас:

— Кто там?

— Это Тарас Григорьевич, — ответила Наташа.

— Кто? Не слышу! Зовите сюда! — приказал Исаев.

Лидия Андреевна привела Шевченко в спальню больного. На столике возле кровати среди аптечных пузырьков горела высокая свеча.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — вытянулся Шевченко.