Владимир Высоцкий - Четыре четверти пути [Сборник]

Вот такую историю рассказал я Высоцкому. Конечно, разговор шел иначе: он уточнял детали, переспрашивал непонятное. Разговаривали несколько часов, никуда в этот день не спешили. Вертолет тогда так и не прилетел. Но ожидание не пропало даром.

На следующее утро, еще до зарядки ко мне в номер влетел радостно-возбужденный Володя:

— Ну, как спалось? — и, не дожидаясь ответа, добавил — Давай быстрей спускайся к нам.

Я быстро оделся и спустился. Володя был по-прежнему возбужден, но, как мне показалось, к этому добавилось и нетерпение. Его настроение передалось мне. Я сел в кресло, в котором сидел обычно, Володя на кровать. Нас разделял журнальный столик, на котором, ближе к Володе, лежал мелко исписанный листок со стихами. Он сидел и смотрел на меня, слегка пригнувшись к гитаре.

В этот момент мне показалось, что он внутренне подготавливает себя к прыжку. И наконец, ударив по струнам, он запел:

Володя пел, не глядя на листок с текстом. Я сидел как завороженный. Передо мною проходили образы моих лучших друзей, с которыми мы брали вершины и, что называется, делили хлеб и табак, — и тех, которые оказались случайными попутчиками. Я узнавал и не узнавал свой вчерашний рассказ. С одной стороны, это был сгусток, самая суть нашего вчерашнего разговора. С другой — все стало ярче, объемнее, стало новой песней Владимира Высоцкого. Песня меня ошеломила. Находил я в ней и глубоко личные моменты.

Володя допел, поднялся — я тоже. Он, конечно, видел, какое действие произвела на меня песня.

— Будешь соавтором, — сказал он мне. Я наотрез отказался, сказав, что и так бесконечно рад, что своим рассказом помог создать такую прекрасную песню об альпинизме, которую, я был в этом уверен, будут петь все, а не только альпинисты. (Так, кстати, и случилось. Уже тем же летом я слышал на стройке в Москве, как монтажник-сварщик пел во время работы «Если друг оказался вдруг…» И рассказал об этом случае Володе.)

Ведь хороших песен об альпинизме до Высоцкого было написано мало, хотя были среди альпинистов и профессиональные композиторы и поэты. Взять хотя бы Визбора. Он много написал неплохих горных песен, часто бывал в горах — он не альпинист, правда, а скорее турист и горнолыжник-любитель, — но настоящих больших альпинистских песен у него не получилось, я так считаю (хотя очень Юру люблю и уважаю как автора и человека). Они у него немного пижонские, что ли. А чтобы написать: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…», мало десять лет прожить в. горах, надо быть еще и гениальным поэтом. А ведь Володя написал все песни к «Вертикали» за два месяца, никогда до этого в горах не бывая! За один сезон, как говорят альпинисты.

Многое еще можно вспомнить и рассказать, мы с Володей встречались в Москве, работали — хотя и немного — еще в одной картине на альпинистскую тему, в «Белом взрыве». Хорошая картина, по-моему, и совершенно непонятно, почему она прошла у нас так тихо и безо всякой рекламы. Володя сыграл там в небольшом эпизоде и написал к фильму две песни, но почему-то они в окончательный вариант не вошли.

Но это уже другие темы и другие истории.

Я пишу эти заметки в гостинице «Гинтарас» на гастролях театра «Современник». Июль 1986 года. Вот уже шесть лет, как ушел Владимир. Двенадцать лет назад Театр на Таганке гастролировал здесь, во Дворце профсоюзов, и проживал в той же гостинице. «Мне все здесь на память приводит былое…» Веселое, хлопотное и очень хорошее дело — гастроли. Не верю актерам, которые ворчат: мол, надо играть дома, не люблю никуда ездить. Актеры — кочевое племя, и гастроли оживляют кровь и работу. А как прекрасна бестолковая борьба «безбилетников»! Какая славная традиция — протаскивать «зайцев», вопреки запретам администраторов! В каждом театре есть свои рекордсмены, проводники-контрабандисты. На Таганке это была Зинаида Славина. В Киеве, Ростове, Софии, Париже, Таллине и вот здесь, в Вильнюсе, многие ныне солидные люди благодарно поминают тот веселый ужас, с которым они, тогдашние студенты, карабкались по тыльным стенам, по пожарным лестницам, просачивались бесшумно сквозь окно дамского, извините за подробность, туалета на третьем-четвертом этаже и длинной вереницей призраков перетекали из-за кулис в фойе вслед за Славиной, актрисой редкого трагедийного таланта.

Другим рекордсменом был Высоцкий. Каждый судит по себе, поэтому каждому из нас казалось, что и Высоцкий «протаскивает» только близких, дорогих, нужных или просто знакомых… Ничего подобного! В который раз я получил на днях доказательство его бескорыстия ввиду абсолютного незнания, кого он в данном случае осчастливил. «Знаете, у меня, — говорит мой собеседник, — может быть, физиономия светилась такой тоской, что Высоцкий пожалел и протащил на «Павших и живых». И еще двоих заодно!» И это, поверьте, типичное признание как для гастролей, так и для Москвы. Думаю, что Зинаидой Славиной владела страсть компенсировать бедность трагических сюжетов на сцене, она здесь для себя успешно играла роль спасителя-детектива. А Высоцкий — без особых, конечно, размышлений — просто восстанавливал справедливость. Продолжал свое дело поэта — сеял разумное, доброе… словом, человечное. В самом. деле: нельзя, чтобы в зале сидели только те, кому легко достаются билеты. Нельзя играть такого Гамлета, если, скажем, добрые Горацио остаются за порогом, а Розенкранцы по знакомству с Полониями получают места в партере. Они это делают «для престижа», а Горацио это необходимо для жизни. Поэтому Высоцкий проводит людей, угадывая по «тоске физиономий» истинность их духовной жажды.

Гастроли в Болгарии. Первый выезд за границу. Все незнакомое. После первого же спектакля Высоцкого осыпали цветами, а в гримерной я даже прорычал, что не дают переодеться: барышни и граждане стекались к Володиному столику за автографом. Вот это уже чрезвычайно знакомая картина. И машины Левчева и Кабакчиева, других видных деятелей литературы, театра, кино — возле театра в ожидании выхода Володи. И личная просьба Тодора Живкова на ужине в честь театра — и Володя поет, усталый, но довольный. Масса друзей, поездок, встреч, записи на радио, на телевидении, всегдашние волнения помрежа — и явление Высоцкого к самому началу… Тоже необычайная черта. Недальновидно возмущались: как можно опаздывать, не готовиться к таким ролям! А дело в том, что хранитель такого мощного запаса своих и чужих плодов творчества не может быть измерен обычной меркой. Конечно, он не хотел опаздывать. Разумеется, переживал, хотя из гордости никогда не показывал тем, кого держал за обывателей в театре… И дело в том, что его организм вообще не нуждался в подготовке, а нуждался только в отдыхе, да так, увы, и не дождался. Так что можно считать, что не формально, а истинно артист был готов гораздо прежде срока явки. Доказательство — каким он выходил на сцену. Тут уж ни один придира, актер или помреж, не в силах был углядеть слабины, небрежности или игры вполсилы.