В Коцаренко - На огненном берегу [Сборник]

Увидев меня, Панихин бодро поднялся и, припадая на одну ногу (после ранения), подошел ко мне. Выслушав мой доклад о прибытии, он представил высокого, широкоплечего, с волевым лицом подполковника Петра Васильевича Данилова — своего заместителя по политической части. В помещении еще находились начальник штаба полка Михаил Тимофеевич Сочнев — коренастый майор и худощавый, с бородкой клинышком, строго подтянутый, с проницательными серыми глазами начальник артиллерии Василий Игнатьевич Мачулян. Все они, кроме Данилова, были молодыми офицерами, едва ли каждому из них перевалило за тридцать.

— Кадровый? — спросил у меня Панихин.

— Кадровый, но из политработников. Без всякой общевойсковой переподготовки прямо к вам в заместители.

— Знаю. Воюете давно?

— С первого дня.

— Стреляный, значит, гусь?

— Стреляный, и немало.

— Вот и хорошо. А насчет переподготовки не беспокойтесь. Лучшей академии, чем в Сталинграде, нигде не пройдешь.

— Это верно.

— Знакомьтесь с обстановкой и действуйте. Вот вам и вся академия.

Поговорили, как водится в таких случаях, о разных разностях. А потом я спросил:

— На что мне, товарищ гвардии подполковник, обратить внимание, чем заняться сейчас?

Панихин изучающе посмотрел на меня и, улыбнувшись, посоветовал:

— Ложитесь спать. Глаза-то вон как воспалены. Наверное, суток трое не спали?

Я был тронут его вниманием.

Несколько дней я провел в подразделениях. Знакомился с солдатами и офицерами, интересовался их фронтовым опытом и политико-моральным состоянием.

У всех воинов было одно стремление, одно желание — быстрее победить врага.

В одном из блиндажей, в роте старшего лейтенанта Наливайко, мне показали только что выпущенный «боевой листок». В нем было помещено незатейливое стихотворение солдата. Начиналось оно так:

— Обязательно будет бита. Иначе и быть не может, — сказал я.

Наливайко почесал затылок, вопросительно посмотрел на меня.

— Что вы, товарищ старший лейтенант?

— Пополнение будет? Людей у нас не густо. На сегодняшний день у меня в роте всего двенадцать активных штыков.

Такое положение было и в других ротах. Пополнение в те дни прибывало, действительно, туго. Поэтому комбаты опирались на военную смекалку бойцов и свой опыт, днем и ночью совершенствовали оборону: рыли дополнительные ходы сообщения, строили ложные огневые позиции, из которых, для видимости, периодически стреляли.

Знакомясь с личным составом, я одновременно изучал систему обороны, передовую линию полка.

Передовая проходила по резко пересеченной местности, линия ее была сильно изломана. На правом фланге, у нефтесиндиката, немцы вклинивались в нашу оборону. В районе Крутого оврага, напротив, подразделения полка вклинивались во вражескую оборону метров на сто пятьдесят. На левом фланге наши огневые точки располагались прямо на прибрежном обрыве Волги.

К тому же на всем участке обороны полка не было ни одного кирпичного строения, где можно создать хотя бы один опорный пункт. Стоявшие здесь до войны деревянные частные дома после первых бомбежек сгорели и превратились в хаотическое нагромождение, которое совершенно закрывало местность перед нашими окопами.

Гитлеровцы же располагались против левого фланга полка в шестиэтажном доме. Это давало им огромные преимущества: отсюда они пулеметным и автоматным огнем не давали нам поднять головы и под непрерывным обстрелом держали большой участок переправы.

Словом, это был один из самых худших и опасных участков обороны дивизии. И, видимо, потому именно здесь гитлеровцам удалось сделать впоследствии прорыв.

Основательно познакомившись с состоянием обороны, я доложил командиру полка:

— Не нравится мне наша оборона. Особенно опасен овраг Безымянный, который подходит почти вплотную к Г-образному дому. Используя его, гитлеровцы в любое время могут отрезать второй батальон.

— А что делать? Нельзя же ради выравнивания передовой оставить этот полуостров?

— Может, попросим фрицев, чтобы они отошли подальше, освободили этот дом? — пошутил начальник штаба.

— Просили уже не раз, да дорого обошлись нам эти просьбы, — иронически заметил Данилов.

Говоря это, он имел в виду, что этот дом уже несколько раз штурмовали, но ничего не получилось.

— И все-таки мириться с тем, чтобы немцы висели над нашими головами, нельзя, — решительно сказал командир полка. — Надо искать какой-то способ выбить их оттуда.

— Значит, снова штурмовать? Рисковать последними людьми? Нет, хватит, — возразил Сочнее. — К тому же мы убедились, что без тяжелой артиллерии его не взять. А ее-то использовать здесь нельзя — можно поразить своих.

— Что же, выходит, будем ждать у моря погоды? — горячился я.

— Пораскиньте умом, товарищ майор, может, что придумаете и без артиллерии. Но имейте в виду, что взять этот дом — Для нас задача номер один, — заметил Панихин.

— Кстати, это и будет твоим первым академическим заданием. А овладеем домом — страна, как говорится, будет знать своих героев, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Данилов.

На том мы и закончили разговор. Разошлись по своим блиндажам.

В пасмурном небе белым пятном выделялась луна.

На покрытую шершавым льдом Волгу, завихряясь, сыпался колючий снег. Надвигалась суровая зима.

А война шла своим чередом. На восточном берегу ухала артиллерия, из центра города ей отвечал шестиствольный немецкий миномет, где-то заливисто стучали пулеметы, били зенитки. У шестиэтажного дома взвивались ракеты, освещая нашу оборону.

По утоптанной скользкой тропинке я поднялся на крутой взгорок, юркнул в свою землянку. В ней было тепло и почти уютно: стояли «душегрейки», столик и шикарная никелированная кровать.

Не раздеваясь, завалился в постель. При этом приказал ординарцу не будить, пока не проснусь сам. Но уснуть не удалось: вспомнилась «задача номер один», и тысячи мыслей зароились в голове.

Как только стало светать, я переговорил по телефону с командиром полка и позвонил в батальоны, попросил комбатов немедленно прибыть на КП командира 7-й роты и сам отправился туда же.

Когда я добрался к назначенному месту, все уже были в сборе. Не теряя времени, попросил лейтенанта Юрченко провести нас в один из блиндажей, ближе к шестиэтажному дому.

Глубокая, вьющаяся, как змея, траншея привела нас на правый склон оврага Безымянного и уперлась во вход пулеметного дзота. В нем было жарко: бойцы ухитрились сделать в стене этого сооружения печь и с наступлением вечерних сумерек топили ее дровами, толом и всем, что попадало под руку. Нагревалась большая часть стены, и это тепло могло сохраняться до двух суток.