Владимир Набоков - Письма к Вере

Париж, авеню де Версаль, 130 —

Берлин, Несторштрассе , 22

Му love, мальчик не болен? Мне что-то снилось в этом роде, – знаешь, дырявый сон с тенью. Попадаю в ритм этой открыткой, так что – довольно аэропланов. К нашим котам заходит все кошечка, нежная, сизая, сладко ноет, те ноль внимания. Я обратил на это внимание Жанны. Она, со вздохом: «nos messieurs sont aussi comme ça…» Сегодня иду на вечер поэтов, завтра обедаю у кн. Цициановой, послезавтра – премьера пьесы Теффи. Denis Roche кончил перевод «Весны в Ф.». Когану я дал для Америки и Голландии два отрывка из автоба. Он надеется, кроме того, там поместить «The Bell», «Passenger» и «Чорба». Завтракал у Татариновой сегодня, а ужинать буду у тети Нины. I love you, I am beginning to derive a certain pleasure from the thought, что мама увидит мальчика, а что ты поправишься в Ф. Напиши мне, what did the doctor say exactly? Как будет с коробками ценных бабочек, расправилками и булавками? На днях напишу Анюточке – нет, не напишу: сержусь на нее за упрямое молчание. Говорил с Люсей по телефону, увижу его. I cannot tell you, how I love you and miss you.

B.

Париж, авеню де Версаль, 130 —

Берлин, Несторштрассе, 22

Му darling, my love, третий день нет от тебя ничего. Сегодня 28-е, пятнадцатая годовщина. Я загодя напомнил об этом в «П. Н.» – но эти пошляки неуязвимы и ничего сегодня не отметили (зато напечатан «Подарок» – и я уже готовлю следующий замаскированный отрывок). У меня очень «светская» пасха: вчера – премьера пьесы Теффи (ужасающей), сегодня пью чай с Вел. кн. Мари(ей) Павл, в «George V», потом свидание с бар. Будберг, потом обед с Виленкиным в «Windsor Hotel». Но с понедельника запираюсь и пишу пьесу. I love you, my sweet one. Мельком видел утром Зёку, он мне передал то, что ты просила, и рассказал, как маленький наш, опустив ресницы, довольненький и мечтательный, ждал автомобиля. Получил от Чехова из Англии просьбу написать для него пьесу, «которая бы отображала социально-моральные конфликты». При ближайшем рассмотрении Бунин оказывается просто – старым пошляком, а Зайцев, напротив, – выигрывает. Мне неистово скучно без тебя – и мечтаю о поездке в Англию как о следующем этапе. Мурочка моя, не пиши мне, ради Бога, больше о каких-то Италии и Бельгии. Я уже обо всем списался с Черной. Очень имел приятный разговор с редактором «Matin». Люблю тебя! В.

Париж, авеню де Версаль, 130 —

Берлин, Несторштрассе, 22

Любовь моя, что это такое, я четвертый день без писем. Здоров ли маленький? Я вчера брал на ручки трехлетнего, рыжело-конного, задумчиво-озорного племянника (тоже Дмитрия и тоже прозываемого иначе) б. Будберг – и это до слез напомнило… Какой тут есть изумительный магазин игрушек на Champs. Elys. – не чета чешским нашим, – какие поезда! («le plus rapide train du monde des jouets» со «стремительным» паровозом и дивно сделанными синими вагонами). Знаю, что тысяча хлопот, но все-таки пиши чаще!

Denis Roche отлично переводит «Весну», скоро будет готово: мы вчера с ним обсуждали разные трудные места. Будберг же с переводом не справилась, так что в сборник либо войдет «Возвр. Чорба», либо я сам переведу «Весну» (или Струве – «Пильграм»): нужно сдать не позже августа. Путнаму очень понравилась автоб-я, и все советуют согласиться на то, чтобы они пустили это «serial» ом в журнале. Я, вероятно, на это соглашусь. Иначе – потеря темпа; да и размер вещи страшно затрудняет ее издание книжкой. Она же (Будберг) предложила мне свидание сегодня с Алекс. Толстым, но я, кажется, не пойду. Мария Павловна – маленькая дама с папиросой и ларингитом; никак не могла дозвониться чаю – по случаю пасхи. Я говорил с ней о лекциях в Америке, она обещала пособить. Однажды в глухом месте ловила с Авиновым бабочек. Про Нику и Наташу сказала, что милы, но snobs, – и это выражение, исходя от нее, приобрело для меня прустовскую прелесть, а по отношению к ним – свежую и страшную силу. Обедал с Виленкиным, который деятельно занимается устройством вечера в Лондоне и пропагандой моей книги. (Кстати, совершенно стороной узнал, что «Лужин» имеет в Швеции очень большой – мне передали, «феноменальный» – успех.) Завтра видаюсь с Альмой Поляковой и Саблиной. Сегодня обедаю с шестью писателями у какого-то мецената. В «Подарке», появившемся третьего дня, оказалось больше трехсот строк – четыреста двадцать. Отлично. Следующий отрывок назову «Вознаграждение» – и тоже втисну больше строк, чем мне отведено. Ах, мое счастье, как хочу видеть тебя… Упоительно думать о мае. Зёка говорит, что он еще больше похорошел. Виктор за последнее время, т. е. за один месяц, истратил все-таки свыше двухсот фр. Иду на днях к Fayard, к Lefèvre («Nouv. Litr.») и KThiébaut («Revue de Paris»).

I adore you, очень трудно жить без тебя, напиши мне скорее. Сейчас 3 часа, иду к докторше, потом буду пытаться писать часок-другой. Люблю тебя, моя жизнь…

В.

Париж, авеню де Версаль, 130 —

Берлин, Оснабрюкерштрассе, 21

Душенька моя, странно тебе писать на этот новый – и зрительно не существующий – адрес. Как хорошо, что мальчонка в порядке. Следующий раз пошлю ему еще паровозик. Получить немедленно карту невозможно, дело идет своим законным ходом, подогнать нельзя, дай Бог получить до лондонской поездки, а то опять придется переть к Эделю за обратной визой. Скучно и сложно. Я начинаю по-настоящему томиться, расслабляющая прелесть Парижа, дивные закаты (на Триумфальной арке вдруг оживает частица фризы – это голубь перелетел), прелесть и праздность, очертанья времени зыбки, не пишется, безумно хочется одиночества с тобой и чтобы в соседней комнате Влад. Михайлович не теребил мычащее, лопающееся, мяукающее радио. I am quite fed up with things. На днях приятненькая была вечеринка, нечего сказать: тра-ла-ла, Алданов во фраке, Бунин в мерзейшем смокинге, Хмара с гитарой и Кедровой, Ильюша в таких узких штанах, что ноги, как две черных колбасы, милая, старая Теффи – и все это в гнусно-роскошном особняке («у них белая мебель» – предупредила с восторгом Татьяна Марковна), причем я не потрудился вникнуть в имя хозяев и, только уже попав туда, узнаю морду Mme Гринберг и ее сына; первое, что я сказал: «А где моя Oxford Book of Poetry?» После обеда все – особенно дамы – подвыпили, Вера Николаевна me faisait des confidences hideuses и, слушая довольно хамские романсы пьяного вдрызг Хмары, повторяла: ведь жизнь прожита! а Кедрова (очень глазастая актрисочка, которую Алданов считает новой Комисаржевской) бесстыдно клянчила у меня роль. Ну, конечно, – пение пошлейшее «Чарочки», одинокая ваза с шоколадом, крик хозяйки (про меня): «Ой, он съедает весь шоколад», вид из сплошного окна на остов растущей выставки, на луну. Cétait а vomir. Бунин все изображал мою «надменность» и потом прошипел: «Вы умрете один и в страшных мученьях». Некая мадам Перская, толстая вульгарная баба, лежала на плече у бедного Ильи, который отчаянно поглядывал на меня и просил принести ей воды, а ему объясняли, что это не обморок, а забытье наслажденья. И это все – потому, что нужны деньги для театра. Infecte.