Николай Борисов - Дмитрий Донской

Рогожский летописец под 6874 годом (1366) сообщает: «Тое же зимы князь великыи Димитреи Иванович, погадав съ братом своим съ князем съ Володимером Андреевичем и съ всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» (43, 83).

Симеоновская летопись содержит аналогичный текст (45, 106). Тот же текст читался и в сгоревшей в пожаре 1812 года Троицкой летописи, которой пользовался Н. М. Карамзин (72, 384).

В этом тексте весьма интересно не только то, о чем сообщает летописец, но и то, о чем он умалчивает. Так, он ни словом не упоминает об участии в этом московском совещании митрополита Алексея. А между тем именно Алексей, а вовсе не 16-летний князь Дмитрий, был душой этого смелого проекта. Однако говорить об этом явном нарушении правил поведения иерарха московские летописцы не хотели.

Размышляя над этим текстом, М. Н. Тихомиров особо отметил заключительную часть первой фразы. «Обращает на себя внимание и своеобразная, можно сказать, задорная конструкция фразы: „да еже умыслиша, то и сътвориша“, то есть что задумали, то и сделали. Летописец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расходится с делом» (318, 59).

Думается, это слишком прямолинейное толкование загадочной фразы. Тихомиров пошел в данном случае за текстом Никоновской летописи (1520-е годы). Там, как и в тексте Московского свода начала XV века, о строительстве крепости сообщается дважды (под 6874 и 6875 годами), причем второе известие имеет уникальное дополнение. «Того же лета князь велики Дмитрей Иванович заложи град Москву камен, и начаша делати безпрестани . И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича Тверьскаго…» (42, 8).

Слова «и начаша делати беспрестани» выглядят неловкой вставкой. Однако она естественно объясняется как попытка создателя Никоновской летописи передать смысл озадачившей его неловкой вставки в первом известии о постройке крепости — «да еже умыслиша, то и сътвориша» (43, 83).

В этой путанице сбивчивых фраз угадываются фрагменты целостной картины — рассуждения тверского летописца — редактора Московского свода начала XV столетия — об исконном злонравии потомков Калиты. При анализе этих фрагментов следует помнить, что кодом для сокровенного смысла летописных сентенций всегда было Священное Писание. Очевидно, что именно тверской летописец сделал эту неуклюжую вставку — «да еже умыслиша, то и сътвориша» — в монолитный текст московского известия о постройке крепости. Однако мотивом этой вставки (дошедшей до нас в сильно урезанном виде) было отнюдь не восхищение деловитостью москвичей, а иносказательное осуждение этого замысла как части той политики произвола и насилия по отношению к другим князьям, на которую тверской летописец прямо жалуется в следующей погодной статье. Глагол «умыслить» (замыслить) в летописях и Священном Писании использовался редко, причем обычно тогда, когда речь шла о дурном намерении — лжесвидетельстве (Вт. 19, 19), коварных замыслах братьев Иосифа (Быт. 37, 18).

(В поисках данного глагола мы пользовались текстом Острожской Библии 1581 года. В переводе Библии на современный русский язык понравившийся переводчикам глагол «умыслить» встречается гораздо чаще, чем в древнерусском тексте.)

В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 года) глагол «умыслить» также имеет негативную окраску. Он использован в рассказах о том, как княгиня Ольга коварно задумала («умысли») погубить древлян с помощью воробьев и голубей, как Святополк Окаянный задумал («умысли») погубить своих братьев, как некий монах замышлял («умышляше») самовольно уйти из Киево-Печерского монастыря (32, 58; 32, 137; 32, 190). Как исключение из общего правила следует рассматривать использование данного глагола в более положительном контексте в рассказе о том, как русские южнорусские князья собрались в поход на половцев в 1102 году. «Вложи Бог мысль добру в Русьскые князи, умыслиша дерзнути на половце» (32, 276).

Исследователи летописания единогласны в том, что Рогожский летописец представляет тверскую редакцию общерусского летописного свода начала XV века. Это проявляется и в уникальном комментарии летописца по поводу строительства Московского Кремля. «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою на великую силу, князи Русьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою. Тако же бяшеть посяжение их на князя на великаго на Михаила Александровича, а князь Михайло того ради поехал въ Литву» (43, 84).

В этом известии тверской летописец, воспользовавшись в качестве повода для обличения московского произвола прошлогодним сообщением о постройке московской крепости, дал волю своим политическим пристрастиям. Известие наполнено библейскими аллюзиями, хорошо знакомыми средневековому книжнику. Так, замечание летописца о том, что московские князья стали русских князей «приводити в свою волю», полагаясь «на свою на великую силу», прямо перекликалось с многократно повторенным в Священном Писании положением о том, что «не силою крепок человек», а помощью силы Божьей (1 Цар. 2, 9). «Да не хвалится сильный силою своею, да не хвалится богатый богатством своим» (Иер. 9, 23).

Глагол «надеяться» в древнерусских текстах обычно встречается в виде клише: «надеяться на Господа» (позитивная характеристика) или «надеяться на что-либо иное, кроме Господа» (негатавная характеристика). «Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека» (Пс. 117, 8). Таким образом, надежда московских князей «на свою великую силу» выглядит едва ли не как богоотступничество. Гибельность такого пути была засвидетельствована многими сюжетами Священного Писания.

Бог не будет помогать тем, кто, возгордившись, творит злое дело. В качестве примера московской «злобы» летописец указывает на судьбу тверского князя Михаила Александровича, вероломно схваченного в Москве во время переговоров в 1367 году. (Об этом речь пойдет в следующей главе.)

Итак, очевидно, что московскую крепость строили «всем миром», по возможности быстро и, так сказать, «назло врагам». Но при всём том остается открытым вопрос: насколько буквально следует понимать летописное известие о постройке крепости за один строительный сезон 1367 года? Быть может, в действительности за этот год была выполнена только некоторая часть всей строительной программы? Исследователи по-разному отвечают на этот вопрос. Высказывалось мнение, что крепость строили в течение двух строительных сезонов (206, 66). Полагая, что московская крепость была за год выстроена полностью, Н. Н. Воронин при этом осторожно замечал, что белокаменные стены, вероятно, были небольшой толщины и сравнительно низкими (116, 179).