Павел Кашин - Павел Кашин. По волшебной реке

Я прямо-таки полчаса жил в раю, пока не выяснилось, что за мной следит милиция. Меня, значит, поймали, такого самого страшного преступника, и стали выяснять, откуда я такой фарцовщик взялся. Я зачем-то сказал, что купил эти фуфайки в Ленинграде, на что мне стали приписывать статью. А мне ведь, на секунду, было всего лишь тринадцать или четырнадцать лет. Так вот, привезли меня домой и стали родителям рассказывать, что я фарцовщик, и меня нужно судить. На что мама сказала, что я сам сшил эти фуфайки. Они поверили только после того, как она показала все обрезки около швейной машинки. В итоге, посадить меня, разумеется, не посадили, но триста рублей отняли. Я не знаю, в казну ли города, себе ли, но факт остается фактом: трехсот рублей не стало. Я понял, что эта карьера тоже какая-то невыгодная и опасная. И не стал модельером, что, наверно, тоже хорошо. Потому что те модельеры, которых я пока знаю, именно мужчины-модельеры, это, все-таки, не мой стиль.

Однако именно в том самом Дворце Пионеров, где меня посетила мысль стать модельером, я однажды окончательно и бесповоротно понял, что хочу быть артистом. Тогда появились первые ВИА (вокально-инструментальные ансамбли). И во Дворе Пионеров был тоже такой ВИА. Меня взяли в него запасным басистом. В какой-то момент «основной» басист заболел, и меня поставили играть на танцах. Тогда я еще играл невыносимо плохо, но уже тогда понял, что быть на сцене одним из четверых круче, чем под сценой одним из четырехсот танцующих. В общем, в то время, возможно, меня не музыка подкупила, меня подкупило как бы сияние рамп…

Итак, в музыкальном училище я получил свой диплом дирижера народного оркестра. Почему-то нам выдавали диплом дирижера народного оркестра… абсурдная ситуация, где взять столько оркестров? Тем более народных… Ни разу не пригодился мне этот диплом, что в общем-то вселило в меня такое недоверие к дипломам вообще. После этого я не заканчивал ни одного учебного заведения: я туда заходил на месяц, на год… Я присутствовал ровно столько, сколько мне это было интересно, а интересно там бывает недолго обычно. Очень быстро понимаешь, что любая наука является до какой-то степени лженаукой, и там, где интересное пропадает, то правды уже не ищешь и идешь как бы дальше, где тебе может быть интересно вновь. Я вообще всегда шел туда, где уму было развлечение, потому что жизнь можно скрасить только саморазвитием. Время коротается тогда, когда ум не зависает во времени и пространстве, где ничего не происходит. Было время, когда я встречался с девушкой, которая была очень хорошей художницей, и, следовательно, мы вместе ходили в Академию Художеств на Восточные Искусства… В армии я познакомился с сержантом, который нашел во мне слушателя, и он мне пересказал все фильмы, которые он видел. Фильмы не мейнстримовские, а с арт-уклоном. В общем, наверно, я просто встречал людей, и от них зависело направление, куда я двинусь дальше.

Попал я в армию самым глупым способом. После музыкального училища я по распределению попал в Костанай – свой родной город. Помнится, распределение было какое-то непонятное, потому что меня никуда не прикрепили. То ли я ошибаюсь, и меня прикрепили к филармонии, а я пришел, и они, узнав, что через несколько месяцев мне нужно в армию, сказали «нет, ты нам не нужен». И я не понимал, что делать, проболтался какое-то время, и уже на излете девятнадцатого своего года понял, что нужно пойти уже в армию сходить, чтобы потом жить спокойно. Я пришел в один из последних дней декабря, и оставалось уже одна или две «отправки» солдат. И вот эти две последние отправки были как раз теми остатками, которых никуда не взяли. Это были строительные, военно-строительные отряды: это как стройбат, только еще менее уважаемые войска… Хотя куда менее?… Я понял, что я попал, когда просто пришел к поезду, и у меня забрали паспорт. Я сел в вагон и увидел, что нахожусь среди пятидесяти сидельцев, либо с криминальным уклоном людей. Ты просто понимаешь, что из человека ты можешь превратиться в существо бесправное… да что уж там: меньше, чем в существо бесправное, за миллисекунды, когда у тебя забирают паспорт. Не хотелось бы начинать рассказ об армии с самого мрачного, но, в общем, пока мы только ехали в свою часть в Ижевск из Костаная, мы остановились на какой-то станции маленькой: была то ли пересадка, то ли еще что-то… хочется обозначить лишний раз, что со всеми вокруг мы действительно были из разных-разных миров совершенно. Так вот, и шестеро этих ребят стали выводить меня на конфликт. Они пытались унижать меня, на что я не согласился, и тогда они вшестером пригласили меня на улицу. Почему-то офицеры на это полностью закрывали глаза. Эта компания пыталась меня избить, что, в общем-то, у них не получилось. Я был маленький, но юркий. В конце концов, уже на следующий день после паспорта, я узнал, как из здорового человека ты можешь в одну секунду превратиться в инвалида. Один из той компании сказал: «Я вижу ты нормальный мужик, давай руку». И когда я, дурак, дал ему руку, то из-за него вылетела рука с кастетом, которая мое лицо просто в ничто, в мясо раскрошила. Вот таким я и приехал в войска, где давно забыли слово «милосердие». И то, что я не мог есть, разговаривать, абсолютно никого не волновало, особенно офицеров, ну, если можно их этим высоким словом назвать. В армии я видел парня из Таджикистана, который… который сидел в медчасти и у него просто не было части черепа. Он трясся и не понимал, что происходит… А, офицер, к слову, который занимался больными, был самым жестоким офицером этой части. Я не знаю, что случилось с этим парнем, но я знаю, что одиннадцать процентов наших солдат погибли – и это при том, что за два года мы так и не держали в руках оружия. Погибли междоусобками. Видимо, когда человек приезжает инвалидом, то его оставляют более менее в покое. И я так более менее отшельником и прожил два года в армии. Там я увидел много чего страшного… например, эти зоновские все штучки, когда тебя душат полотенцем во сне и многое другое… Не буду рассказывать всех прибауток, которые там имели место быть… Но да, эти два года оставили сильный отпечаток… Я не знаю, наверно, в аду еще придумывают что-то пожестче, но в принципе, я думаю это сравнимо с адом, но или как минимум это был предбанник ада. Или шоу-рум ада.

Тем не менее, в армии я выучился играть на саксофоне. В любой так называемой части должен быть оркестр. Без музыки там никуда, конечно. Прапорщик-белорус провел опрос, кто и на чем умеет играть, однако на мой ответ, что я умею играть на баяне, интереса проявлено не было. Мне пришлось соврать наполовину, что я умею играть на саксофоне. На самом деле, я за три месяца до армии купил саксофон, но играть на нем научиться на успел, конечно. Вообще, в армии инструментом является только духовой инструмент, ну или ударный как минимум. Прапорщик заинтересовался мной, и взял меня в музыкальный взвод с условием, что мне родители вышлют саксофон. И дальше было условием за две недели выучить сорок маршей. Стимулом учить было то, что если ты не сдаешь в день два или три марша, то сержант посылает тебя чистить так называемые «очки», и их чистить уже нет смысла, потому что они уже давно были убиты. Кстати, очень странное дело, но чистили их почему-то красным кирпичом. Видимо, это продолжение той известной присказки о том, что в армии «круглое носят, а квадратное – катают». В армии мой ум страдал действительно, потому что он искал во всех действиях логику… которая отсутствует. Хотя, кто знает, может какой-нибудь химик мне однажды объяснит, почему железные никелированные толчки мы чистили красным кирпичом.

Читать дальше