Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

— Ну как, нашли вы обсерваторию?

— Пытаюсь. Ничего еще не нашел. — Вяткин потупился и помрачнел. Словно скупой, получивший золото и боящийся его потерять.

— Вероятно, здесь она и есть, — сказал Кастальский, — но об этом пока молчок! Табу.

— Я хорошо это понимаю, — посерьезнел Петровский. — Мы не собираемся вмешиваться в ваше открытие, — обратился он к Вяткину. — Поймите нас правильно: нам по-дружески хотелось вам помочь. А как — сами не знаем. Но вот увидел я вас тут, на холме, как вы тут один-разъединый копаетесь, и подумал: вот она наша матушка-Россия, вся тут. — Он махнул рукою и отошел, чтобы скрыть нервный тик, который охватывал все его симпатичное лицо в минуты волнения.

— Я хотел бы вам кое-что предложить, — сказал Кастальский, — но не знаю, как вы сами отнесетесь и как отнесется к этому делу милейший Николай Петрович.

Николай Петрович овладел собою и повернулся к Кастальскому. Когда для ирригационных или мостовых работ нужны бывают рабочие, нам в неограниченных количествах посылают арестантов, — пояснил Борис Николаевич. — Начинается паводок, Зеравшан выходит из норм. Мы могли бы вам помочь. Но кормить людей вам придется за свой счет. Если все согласны, то попробуем. По окончании работ составим акт, они будут нашей инженерной дистанцией оплачены.

Все подумали, помолчали.

— Это — солдаты? Штрафники? — спросил Вяткин.

— Нет, люди, попавшие больше по политическим причинам.

— А как вы, Николай Петрович?

— Я — всей душою…

— Кормить солдат я буду, — сказал Вяткин, — человек пять можно?

— Да и пятерых можно, и десятерых, — ответил Кастальский. — Только не слишком затягивайте работу. Об остальном мы договоримся.

Гости откланялись, ушли к коляске, и скоро пыль, поднятая ими на дороге, улеглась в старые колеи.

— Значит, по политической преимущественно части. — И на какой-то очень грустный мотив он запел любимую песню:

Василий Лаврентьевич развернул газету и увидел новое ее название — «Русский Самарканд». Рассердившись, он не смог работать и сел писать Бартольду письмо под свежим впечатлением:

«На газету нашу ополчилось начальство. Вычеркивают даже выдержки из других газет. Властям неприятно, что сообщается о разных неприглядных делах, творящихся на Руси. Да ведь похвального-то ничего и нет. В редакции заметно некоторое уныние. Газету «Самарканд» закрыли. Открыли другую, закрыли. Открыли третью — закрыли и пригрозили, что закроют и последующие, если таковые появятся. Сидим у моря и ждем погоды».

За окном шумел весенний ливень, в музее было уютно. Вяткин с полчаса склеивал черепки, потом сел продолжать письмо.

«Успехи мои, — сетовал он, — за это время равны нулю. Кое-что делал по истории Мангытов, подготовил статью о первых из них для Справочной книжки. В настоящее время у нас предвыборная горячка. Публика разделилась на три партии: народно-конституционную, кадетскую и социал-демократическую. Первая, черносотенная, сгруппировалась около «Русской Окраины», последняя — около газеты «Самарканд», вторая — только что родившаяся, намерена выпускать свой орган, рефераты — не щадя отца родного. Озлобление в публике к политическим врагам растет. Разговоры только о политике. Узнать людей нельзя. Отношение нового губернатора к местной науке и ее работникам пока неопределенное. В Ташкенте тоже застой: устав Археологического кружка до сего времени не утвержден».

Василий Лаврентьевич сложил письмо, заклеил конверт и опять принялся за реставрацию. Чаш было несколько, все одинаковые, в одном археологическом горизонте. Они, видимо, были вделаны куда-то, потому что внешняя их сторона носила следы ганчевой смазки. Что это такое?

Только он обвязал веревочкой и поставил на просушку два черепка, хороших таких два черепочка от чаши, как здание заскрипело всеми своими каркасными частями, работа Василия Лаврентьевича упала на пол и разбилась в крошку. Со стеллажа слетело чучело орла, дверцы шкафов раскрылись и с полок попадали книги, а стоявший на подоконнике Лизанькой посаженный кактус, колючий, словно ёж, скатился в ящик с бумагами. Землетрясение!

Вяткин выскочил из музея и кинулся выводить коня: навес был ненадежен. Он повесил на двери замок и поскакал домой: как там у Лизаньки! Но рука сама потянула повод так, что конь пошел к Гур-Эмиру. Вяткин промчался мимо столпившихся возле домов людей по Абрамовскому бульвару, вынесся к русско-китайскому банку и свернул в улочку напрямик к Рухабаду.

Глиняный купол Бурхануддина Сагарджи стоял незыблемый и благополучный, словно готовый выдержать любые подземные толчки: Тимур хорошо строил! А как мавзолей самого Тимура?

Небольшая площадь Рухабад, с хаузом Мирзы Шахруха в середине и молодым садом тополей, во все времена внушала людям благоговение и священный трепет. Во времена Тимура здесь была окраина города, широкие ристалища простирались на много фарсахов к западу от священной могилы Бурхануддина Сагарджи. В этих же местах находилась и еще одна святыня — могила Сейида Омара. Преклоняясь перед святостью места, Тимур, вообще-то не отличавшийся особенной религиозностью, здесь спешивался и возносил молитвы за упокой души праведников, прахом с этой площади мазал себе ресницы и, пешим порядком миновав площадь, опять вскакивал в седло. С того времени у самаркандцев и повелось: обязательно на Рухабаде спешиваться.

По своему обыкновению — уважать обычаи местного населения, спешился и Василий Лаврентьевич. Взял коня за повод и повел.

Первое, что увидел Вяткин, — это свободное пространство там, где прежде стоял северо-западный минарет усыпальницы тимуридов. Минарета — нет! Обрушился. Возле развалин толпились окрестные жители.

Известный самаркандский проповедник Орзу-дивона произносил речь, а подоспевший со своим мешком мулла Маруф — торговец сувенирами из Ишрат-хоны, выбирал из кучи кирпичей изразцы и складывал их в мешок для продажи.

— С тех пор, как попирают мусульманскую землю Туркестана неверные, бедствия стали для нас ежедневными хлебом и солью. То у нас голод. То на нас обрушиваются невиданные ливни, то землетрясения сотрясают наш край; низвергаются столпы веры и благочестия — наши мечети! Нет возможности исчислить все, что нам приходится выносить по милости неверных…

Вяткин подошел незаметно, его еще не увидели. Он послушал проповедь, потом раздвинул плечом толпу и схватил муллу Маруфа за шиворот.