Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Я вынимаю изъ кармана коробку папиросъ. Юра начинаетъ говоритъ по англійски. Степенно и неторопливо мы шествуемъ мимо начальника колонны и вѣжливо — одначе, такъ сказать, съ чувствомъ собственнаго достоинства, какъ если бы это было на Невскомъ проспектѣ — приподымаемъ свои кепки. Начальникъ колонны смотритъ на насъ удивленно, но корректно беретъ подъ козырекъ. Я увѣренъ, что онъ насъ не остановитъ. Но шагахъ въ десяти за нами скрипъ его валенокъ по снѣгу замолкаетъ. Я чувствую, что начальникъ колонны остановился и недоумѣваетъ, почему мы не на работѣ и стоитъ ли ему насъ остановить и задать намъ сей нескромный вопросъ. Неужели я ошибся? Но, нѣтъ, скрипъ валенокъ возобновляется и затихаетъ вдали. Психологія — великая вещь.

А психологія была такая: начальникъ колонны, конечно, — начальникъ, но, какъ и всякій совѣтскій начальникъ — хлибокъ и неустойчивъ. Ибо и здѣсь, и на волѣ закона въ сущности нѣтъ. Есть административное соизволеніе. Онъ можетъ на законномъ и еще болѣе на незаконномъ основаніи сдѣлать людямъ, стоящимъ на низахъ, цѣлую массу непріятностей. Но такую же массу непріятностей могутъ надѣлать ему люди, стоящіе на верхахъ.

По собачьей своей должности начальникъ колонны непріятности дѣлать обязанъ. Но собачья должность вырабатываетъ — хотя и не всегда — и собачій нюхъ; непріятности, даже самыя законныя можно дѣлать только тѣмъ, отъ кого отвѣтной непріятности произойти не можетъ.

Теперь представьте себѣ возможно конкретнѣе психологію вотъ этого хлибкаго начальника колонны. Идутъ по лагерю двое этакихъ дядей, только что прибывшихъ съ этапомъ. Ясно, что они должны быть на работахъ въ лѣсу, и ясно, что они отъ этихъ работъ удрали. Однако, дяди одѣты хорошо. Одинъ изъ нихъ куритъ папиросу, какія и на волѣ куритъ самая верхушка. Видъ — интеллигентный и, можно сказать, спецовскій. Походка увѣренная, и при встрѣчѣ съ начальствомъ — смущенія никакого. Скорѣе этакая покровительственная вѣжливость. Словомъ, люди, у которыхъ, очевидно, есть какія-то основанія держаться этакъ независимо. Какія именно — чортъ ихъ знаетъ, но, очевидно, есть.

Теперь — дальше. Остановить этихъ дядей и послать ихъ въ лѣсъ, а то и подъ арестъ — рѣшительно ничего не стоитъ. Но какой толкъ? Административнаго капитала на этомъ никакого не заработаешь. А рискъ? Вотъ этотъ дядя съ папиросой во рту черезъ мѣсяцъ, а можетъ быть, и черезъ день будетъ работать инженеромъ, плановикомъ, экономистомъ. И тогда всякая непріятность, хотя бы самая законнѣйшая, воздается начальнику колонны сторицей. Но даже возданная, хотя бы и въ ординарномъ размѣрѣ, она ему ни къ чему не нужна. И какого чорта ему рисковать?

Я этого начальника видалъ и раньше. Лицо у него было толковое. И я былъ увѣренъ, что онъ пройдетъ мимо. Кстати мѣсяцъ спустя я уже дѣйствительно имѣлъ возможность этого начальника вздрючить такъ, что ему небо въ овчинку бы показалось. И на весьма законномъ основаніи. Такъ что онъ умно сдѣлалъ, что прошелъ мимо.

Съ людьми безтолковыми хуже.

Въ тотъ же день совѣтская психологическая теорія чуть меня не подвела.

Я шелъ одинъ и услышалъ рѣзкій окликъ:

— Эй, послушайте что вы по лагерю разгуливаете?

Я обернулся и увидѣлъ того самого старичка съ колючими усами, начальника санитарной части лагеря, который вчера встрѣчалъ нашъ эшелонъ. Около него — еще три какихъ-то полуначальственнаго вида дяди. Видно, что старичекъ иззябъ до костей и что печень у него не въ порядкѣ. Я спокойно, неторопливо, но отнюдь не почтительно, а такъ, съ видомъ нѣкотораго незаинтересованнаго любопытства подхожу къ нему. Подхожу и думаю: а что же мнѣ, въ сущности, дѣлать дальше?

Потомъ я узналъ, что это былъ крикливый и милѣйшій старичекъ, докторъ Шуквецъ, отбарабанившій уже четыре года изъ десяти, никого въ лагерѣ не обидѣвшій, но, вѣроятно, отъ плохой печени и еще худшей жизни иногда любивши поорать. Но ничего этого я еще не зналъ. И старичекъ тоже не могъ знать, что я незаконно болтаюсь по лагерю не просто такъ, а съ совершенно конкретными цѣлями побѣга заграницу. И что успѣхъ моихъ мѣропріятій въ значительной степени зависитъ отъ того, въ какой степени на меня можно будетъ или нельзя будетъ орать.

И я рѣшаю идти на арапа.

— Что это вамъ здѣсь курортъ или концлагерь? — продолжаетъ орать старичекъ. — Извольте подчиняться лагерной дисциплинѣ! Что это за безобразіе! Шатаются по лагерю, нарушаютъ карантинъ.

Я смотрю на старичка съ прежнимъ любопытствомъ, внимательно, но отнюдь не испуганно, даже съ нѣкоторой улыбкой. Но на душѣ у меня было далеко не такъ спокойно, какъ на лицѣ. Ужъ отсюда-то, со стороны доктора, такого пассажа я никакъ не ожидалъ. Но что же мнѣ дѣлать теперь? Достаю изъ кармана свою образцово-показательную коробку папиросъ.

— Видите-ли, товарищъ докторъ. Если васъ интересуютъ причины моихъ прогулокъ по лагерю, думаю, — что начальникъ отдѣленія дастъ вамъ исчерпывающую информацію. Я былъ вызванъ къ нему.

Начальникъ отдѣленія — это звучитъ гордо. Провѣрять меня старичекъ, конечно, не можетъ, да и не станетъ. Должно же у него мелькнуть подозрѣніе, что, если меня на другой день послѣ прибытія съ этапа вызываетъ начальникъ отдѣленія, — значитъ, я не совсѣмъ рядовой лагерникъ. А мало ли какія шишки попадаютъ въ лагерь?

— Нарушать карантина никто не имѣетъ права. И начальникъ отдѣленія — тоже, — продолжаетъ орать старичекъ, но все-таки, тономъ пониже. Полуначальственнаго вида дяди, стоящіе за его спиной, улыбаются мнѣ сочувственно.

— Согласитесь сами, товарищъ докторъ: я не имѣю рѣшительно никакой возможности указывать начальнику отдѣленія на то, что онъ имѣетъ право дѣлать и чего не имѣетъ права. И потомъ, вы сами знаете, въ сущности карантина нѣтъ никакого...

— Вотъ потому и нѣтъ, что всякіе милостивые государи, вродѣ васъ, шатаются по лагерю... А потомъ, санчасть отвѣчать должна. Извольте немедленно отправляться въ баракъ.

— А мнѣ приказано вечеромъ быть въ штабѣ. Чье же приказаніе я долженъ нарушить?

Старичекъ явственно смущенъ. Но и отступать ему неохота.

— Видите ли докторъ, — продолжаю я въ конфиденціально-сочувственномъ тонѣ... — Положеніе, конечно, идіотское. Какая тутъ изоляція, когда нѣсколько сотъ дежурныхъ все равно лазятъ по всему лагерю — на кухни, въ хлѣборѣзку, въ коптерку... Неорганизованность. Безсмыслица. Съ этимъ, конечно, придется бороться. Вы курите? Можно вамъ предложить?

— Спасибо, не курю.

Дяди полуначальственнаго вида берутъ по папиросѣ.

— Вы инженеръ?

— Нѣтъ, плановикъ.

— Вотъ тоже всѣ эти плановики и ихъ дурацкіе планы. У меня по плану должно быть двѣнадцать врачей, а нѣтъ ни одного.