Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

У насъ обоихъ — вызовъ въ УРЧ. Пока еще не назначеніе, а только вызовъ. УРЧ — учетно распредѣлительная часть лагеря, онъ учитываетъ всѣхъ заключенныхъ, распредѣляетъ ихъ на работы, перебрасываетъ изъ пункта на пунктъ, изъ отдѣленія въ отдѣленіе, слѣдитъ за сроками заключенія, за льготами и прибавками сроковъ, принимаетъ жалобы и прочее въ этомъ родѣ.

Внѣшне — это такое же отвратное заведеніе, какъ и всѣ совѣтскія заведенія, не столичныя, конечно, а такъ, чиномъ пониже — какія-нибудь сызранскія или царевококшайскія. Полдюжины комнатушекъ набиты такъ же, какъ была набита наша теплушка. Столы изъ некрашенныхъ, иногда даже и не обструганныхъ досокъ. Такія же табуретки и, взамѣнъ недостающихъ табуретокъ, — березовыя полѣнья. Промежутки забиты ящиками съ дѣлами, связками карточекъ, кучами всякой бумаги.

Конвоиръ сдаетъ насъ какому-то дѣлопроизводителю или, какъ здѣсь говорятъ, "дѣлопуту". "Дѣлопутъ" подмахиваетъ сопроводиловку.

— Садитесь, подождите.

Сѣсть не на чемъ. Снимаемъ рюкзаки и усаживаемся на нихъ. Въ комнатахъ лондонскимъ туманомъ плаваетъ густой, махорочный дымъ. Доносится крѣпкая начальственная ругань, угроза арестами и прочее. Не то, что въ ГПУ, и на Погрѣ начальство не посмѣло бы такъ ругаться. По комнатушкамъ мечутся люди: кто ищетъ полѣно, на которое можно было-бы присѣсть, кто умоляетъ "дѣлопута" дать ручку: срочная работа, не выполнишь — посадятъ. Но ручекъ нѣтъ и у дѣлопута. Дѣлопутъ же увлеченъ такимъ занятіемъ: выковыриваетъ сердцевину химическаго карандаша и дѣлаетъ изъ нея чернила, ибо никакихъ другихъ въ УРЧ не имѣется. Землисто-зеленыя, изможденныя лица людей, сутками сидящихъ въ этомъ махорочномъ дыму, тѣснотѣ, ругани, безтолковщинѣ. Жуть.

Я начинаю чувствовать, что на лѣсоразработкахъ было бы куда легче и уютнѣе. Впрочемъ, впослѣдствіи такъ и оказалось. Но лѣсоразработки — это "конвейеръ". Только попади, и тебя потащитъ чортъ его знаетъ куда. Здѣсь все-таки какъ-то можно будетъ изворачиваться.

Откуда-то изъ дыма канцелярскихъ глубинъ показывается нѣкій старичекъ. Впослѣдствіи онъ оказался однимъ изъ урчевскихъ воротилъ, товарищемъ Насѣдкинымъ. На его сизомъ носу — перевязанныя канцелярской дратвой желѣзныя очки. Лицо въ геммороидальныхъ морщинахъ. Въ слезящихся глазкахъ — добродушное лукавство старой, видавшей всякіе виды канцелярской крысы.

— Здравствуйте. Это вы — юристъ съ Погры? А это — вашъ сынъ? У насъ, знаете, двѣ пишущихъ машинки; только писать не умѣетъ никто. Работы вообще масса. А работники. Ну, сами увидите. То-есть, такой неграмотный народъ, просто дальше некуда. Ну, идемъ, идемъ. Только вещи-то съ собой возьмите. Сопрутъ, обязательно сопрутъ. Тутъ такой народъ, только отвернись — сперли. А юридическая часть у насъ запущена — страхъ. Вамъ надъ ней крѣпко придется посидѣть.

Слѣдуя за разговорчивымъ старичкомъ, мы входимъ въ урчевскія дебри. Изъ махорочнаго тумана на насъ смотрятъ жуткія кувшинныя рыла, какія-то низколобыя, истасканныя, обалдѣлыя и озвѣрѣлыя. Вся эта губернія неистово пишетъ, штемпелюетъ, подшиваетъ, регистрируетъ и ругается.

Старичекъ начинаетъ рыться по полкамъ, ящикамъ и просто наваленнымъ на полу кучамъ какихъ-то "дѣлъ", призываетъ себѣ въ помощь еще двухъ канцелярскихъ крысъ, и, наконецъ, изъ какого-то полуразбитаго ящика извлекаются наши "личныя дѣла" — двѣ папки съ нашими документами, анкетами, приговоромъ и прочее. Старичекъ передвигаетъ очки съ носа на переносицу.

— Солоневичъ, Иванъ... такъ... образованіе... такъ, приговоръ, гмъ, статьи...

На словѣ "статьи" старичекъ запинается, спускаетъ очки съ переносицы на носъ и смотритъ на меня взглядомъ, въ которомъ я читаю:

— Какъ же это васъ, милостивый государь, такъ угораздило? И что мнѣ съ вами дѣлать?

Я тоже только взглядомъ отвѣчаю:

— Дѣло ваше, хозяйское.

Я понимаю: положеніе и у старичка, и у УРЧа — пиковое. Съ контръ-революціей брать нельзя, а безъ контръ-революціи — откуда же грамотныхъ-то взять? Старичекъ повертится — повертится, и что-то устроитъ.

Очки опять лѣзутъ на переносицу, и старичекъ начинаетъ читать Юрино дѣло, но на этотъ разъ уже не вслухъ. Прочтя, онъ складываетъ папки и говоритъ:

— Ну, такъ значитъ, въ порядкѣ. Сейчасъ я вамъ покажу ваши мѣста и вашу работу.

И, наклоняясь ко мнѣ, — шепотомъ:

— Только о статейкахъ вашихъ вы не разглагольствуйте. Потомъ какъ-нибудь урегулируемъ.

Итакъ, я сталъ старшимъ юрисконсультомъ и экономистомъ УРЧа. Въ мое вѣдѣніе попало пудовъ тридцать разбросанныхъ я растрепанныхъ дѣлъ и два младшихъ юрисконсульта, одинъ изъ коихъ, до моего появленія на горизонтѣ, именовался старшимъ. Онъ былъ безграмотенъ и по старой, и по новой орфографіи, а на мой вопросъ объ образованіи отвѣтилъ мрачно, но мало вразумительно:

— Выдвиженецъ.

Онъ — бывшій комсомолецъ. Сидитъ за участіе въ коллективномъ изнасилованіи. О томъ, что въ Совѣтской Россіи существуетъ такая вещь, какъ уголовный кодексъ, онъ отъ меня услышалъ въ первый разъ въ своей жизни. Въ ящикахъ этого "выдвиженца" скопилось около 4.000 (четырехъ тысячъ!) жалобъ заключенныхъ. И за каждой жалобой — чья-то живая судьба...

Мое "вступленіе въ исполненіе обязанностей" совершилось такимъ образомъ:

Насѣдкинъ ткнулъ пальцемъ въ эти самые тридцать пудовъ бумаги, отчасти разложенной на полкахъ, отчасти сваленной въ ящики, отчасти валяющейся на полу, и сказалъ:

— Ну вотъ, это, значитъ ваши дѣла. Ну, тутъ ужъ вы сами разберетесь — что куда.

И исчезъ.

Я сразу заподозрилъ, что и самъ-то онъ никакого понятія не имѣетъ "что — куда", и что съ подобными вопросами мнѣ лучше всего ни къ кому не обращаться. Мои "младшіе юрисконсульты" какъ-то незамѣтно растаяли и исчезли, такъ что только спустя дней пять я пытался было вернуть одного изъ нихъ цъ лоно "экономически-юридическаго отдѣла", но отъ этого мѣропріятія вынужденъ былъ отказаться: мой "помъ" оказался откровенно полуграмотнымъ и нескрываемо безтолковымъ парнемъ. Къ тому же его притягивалъ "блатъ" — работа въ такихъ закоулкахъ УРЧ, гдѣ онъ могъ явственно распорядиться судьбой — ну, хотя бы кухоннаго персонала — и поэтому получать двойную порцію каши.

Я очутился наединѣ съ тридцатью пудами своихъ "дѣлъ" и лицомъ къ лицу съ тридцатью кувшинными рылами изъ такъ называемаго совѣтскаго актива.

А совѣтскій активъ — это вещь посерьезнѣе ГПУ.

Картина нынѣшней россійской дѣйствительности опредѣляется не только директивами верховъ, но и качествомъ повседневной практики тѣхъ милліонныхъ "кадровъ совѣтскаго актива", которые для этихъ верховъ и директивъ служатъ "приводнымъ ремнемъ къ массамъ". Это — крѣпкій ремень. Въ административной практикѣ послѣднихъ лѣтъ двѣнадцати этотъ активъ былъ подобранъ путемъ своеобразнаго естественнаго отбора, спаялся въ чрезвычайно однотипную прослойку, въ высокой степени вытренировалъ въ себѣ тѣ — вѣроятно, врожденныя — качества, которыя опредѣлили его катастрофическую роль въ совѣтскомъ хозяйствѣ и въ совѣтской жизни.