Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Прошли те времена, когда мы плясали под звуки, которые извлекал из своей скрипки советник бретонского парламента; теперь я наслаждался игрой оркестра под управлением Коллине в Элмекской зале, где устраивались публичные балы, покровительствуемые самыми знатными вест-эндскими дамами. То было место встречи старых и молодых денди. Среди старых блистал победитель сражения при Ватерлоо, чья слава служила приманкой для дам, танцевавших кадриль; молодых возглавлял лорд Клэмуильям, приходившийся, по слухам, сыном герцогу де Ришельё. Он проделывал поразительные вещи: отправлялся верхом в Ричмонд и возвращался в Элмекскую залу, по дороге дважды свалившись с коня. У него была восхитительная манера произносить слова, приводившая на память Алкивиада [289]. В лондонском свете мода на слова, обороты и интонации меняется едва ли не с каждой новой сессией парламента, поэтому порядочный человек, еще полгода назад пребывавший в уверенности, что он знает английский язык, внезапно с удивлением обнаруживает, что не знает его вовсе. В 1822 году щеголю полагалось иметь вид несчастный и болезненный; непременными атрибутами его почитались: некоторая небрежность в одежде, длинные ногти, неухоженная бородка, выросшая как бы сама собой, по забывчивости скорбящего мученика; прядь волос, развевающаяся по ветру, проникновенный, возвышенный, блуждающий и обреченный взгляд, губы, кривящиеся от презрения к роду человеческому, байроническое сердце, томящееся скукой, исполненное отвращения к миру и ищущее разгадки бытия.

Нынче всё переменилось: денди должен держаться победительно, непринужденно и дерзко; должен тщательно следить за своим туалетом, носить усы или бородку, подстриженную ровным полукругом, словно «мельничный жернов» [28a]королевы Елизаветы или сверкающий солнечный шар: щеголяя гордым и независимым нравом, он не снимает шляпы, разваливается на диванах, протягивает длинные ноги чуть не в лицо дамам, которые обступают его, обмирая от восхищения; если ему случается ехать верхом, он не расстается с тростью, которую держит прямо, как свечку, и не обращает ни малейшего внимания на коня, очутившегося под ним как бы по недоразумению. Ему необходимо пребывать в совершенном здравии и иметь пять или шесть упоительных привязанностей. Иные денди-радикалы, опережающие свое время, курят трубку.

Впрочем, и эти детали наверняка изменились за то время, которое ушло у меня на их описание. Говорят, что денди самого последнего образца обязан не знать, жив он или мертв, существует ли окружающий мир, есть ли на свете женщины и следует ли здороваться с ближними. Забавно сравнить нынешних денди с модниками времени Генриха III. «Красавчики эти, — говорит сочинитель „Острова гермафродитов“ [28b], — щеголяют в бархатных чепчиках и на женский манер выпускают из-под них свои длинные, завитые-перезавитые кудри, а крахмальные „мельничные жернова“ у них в полфута шириной — ни дать ни взять блюдо с головой Иоанна Крестителя».

Шествуя в покои Генриха III, они «так сильно вихляют всем телом, головой и ногами, что, кажется, вот-вот шлепнутся на землю… Этакую походку почитают они наипрекраснейшей».

Все англичане безумны по натуре или по повадке.

Лорд Клэмуильям быстро вышел из моды: я снова встретил его в Вероне; он стал английским послом в Берлине, но, когда он прибыл туда, меня там уже не было. Недолгое время мы шли одной дорогой, впрочем, с разной скоростью.

В Лондоне ничто не приносило такой удачи, как дерзость, доказательство чему — судьба Д’Орсе, брата герцогини де Гиш: он скакал галопом по Гайд-парку, презирал любые препятствия, играл, бесцеремонно окликал на «ты» знаменитых денди; наградой ему был неописуемый успех, и, чтобы довершить свой триумф, он похитил целое семейство: отца, мать и детей. [28c]

Модные леди оставляли меня равнодушным; впрочем, одна из них, леди Гвидир, была прелестна: тоном и обхождением она походила на француженку. В ту пору еще блистала красотой леди Джерси. У нее я встречался с представителями оппозиции. Леди Конингхем также принадлежала к оппозиции, и сам король питал тайную склонность к своим прежним друзьям. Среди дам, опекавших Элмекскую залу, не последнее место занимала супруга русского посла.

У графини Ливен [28d]случались довольно смешные столкновения с г‑жой д’Осмон и Георгом IV. Славясь решительным нравом и, по слухам, находясь в большой милости при дворе, она очень скоро сделалась весьма модной дамой. Ее считали остроумной, ибо предполагали, что супруг ее таковым не является; это неверно: г‑н Ливен был много умнее своей жены. Г‑жа Ливен — женщина с длинным неприятным лицом, заурядная, скучная, недалекая, не знающая иных тем для разговора, кроме пошлых политических сплетен; впрочем, она совершенно невежественна и прячет скудость мыслей под обилием слов. Попав в общество людей выдающихся, она умолкает; свою никчемность и бесталанность она облекает видом скучающего снисхождения, словно у нее есть право скучать; низвергнутая ходом времени, но по привычке вмешивающаяся в чужие дела, непременная участница всевозможных конгрессов явилась из Вероны в Париж, дабы с разрешения почтенных петербургских политиков познакомить французов с ветхими ребячествами стародавной дипломатии. Она ведет обширную частную переписку и, кажется, знает толк в неудачных браках. Наши новички ринулись в ее гостиную, дабы обучиться тайнам большого света: они поверяют г‑же Ливен свои секреты, и ее стараниями секреты эти немедленно превращаются в смутные слухи. Министры и те, кто мечтают стать ими, гордятся покровительством дамы, имевшей честь видеть г‑на Меттерниха в те часы, когда великий человек, отдыхая от бремени власти, рукодельничал. В Париже с г‑жой Ливен приключилась смешная история. Важный доктринер [28e]пал к ногам Омфалы: «Любовь, ты погубила Трою».

День в Лондоне было принято проводить следующим образом: в шесть утра следовало отправиться за город на прогулку и там позавтракать; затем вернуться в Лондон для второго завтрака, затем — переодеться для прогулки по Бонд-стрит или Гайд-парку, затем снова переодеться для обеда, начинающегося в полвосьмого, еще раз переодеться для поездки в оперу и, наконец, в полночь переодеться в последний раз — для вечера или раута. Сказочное житье! по мне, уж лучше галеры. Высшим шиком считалось, придя на бал в частный дом и не сумев проникнуть в тесную гостиную, застрять на лестнице и там, в толпе, столкнуться носом к носу с герцогом Сомерсетом — блаженство, которое однажды выпало мне на долю. Новое поколение англичан гораздо более легкомысленно, чем мы; при виде show [28f]они теряют голову: если бы парижский палач явился в Лондон, поглазеть на него сбежалась бы вся Англия. Разве не приходили английские леди в восторг от маршала Сульта, а равно и от Блюхера, которому целовали усы? Наш маршал не Антипатр, не Антигон, не Селевк, не Антиох, не Птолемей, не полководец-царь из тех, что сражались под началом Александра, он образцовый солдат, который проиграл в Испании немало сражений, но награбил немало добра: капуцины платили ему за свою жизнь шедеврами живописи. Впрочем, в марте 1814 года он опубликовал гневную прокламацию против Бонапарта, что не помешало ему несколько дней спустя встретить императора с распростертыми объятиями: затем он причастился в церкви Святого Фомы Аквинского. В Лондоне за шиллинг демонстрируют пару его старых сапог.