Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

С другой стороны, признавая огромные достоинства салического закона [381], я не закрывал глаза на то, что слишком долгое правление одной и той же династии грозит серьезными неудобствами и народам и королям: народам — потому что оно слишком тесно сплетает их судьбу с судьбой королей; королям — потому что вечная власть пьянит их; они отрываются от жизни; всякий, кто не преклоняет перед ними колен, не приносит им смиренные просьбы, не заверяет их в нижайшем почтении, кажется им святотатцем. Несчастье ничему их не учит; беда в их глазах всего лишь грубая плебейка, обходящаяся с ними без должной почтительности, а катастрофы — не более чем дерзость.

К счастью, я ошибся: Карл X избежал тех возвышенных заблуждений, что рождаются на вершине общества; он, как я увидел, предавался лишь заблуждениям заурядным и пребывал в уверенности, что несчастье обрушилось на него неожиданно — ошибка более простительная. Все врачует самолюбие брата Людовика XVIII: он видит, как рушится политический мир, и не без оснований приписывает это крушение своей эпохе, а не своей особе: разве Людовик XVI не погиб? разве республика не пала? разве Бонапарту не пришлось дважды покинуть театр своей славы и разве не умер он в плену на далекой скале? Разве европейские троны не находятся под угрозой? Неужели же он, Карл X, мог сделать больше, чем все эти низвергнутые правители? Он искал защиты от врагов; донесения полицейских агентов и настроения, царившие в обществе, служили ему сигналом опасности: он взял инициативу в свои руки; он не стал ждать, пока начнут наступать другие, а пошел в наступление сам. Разве герои трех мятежей не признали, что плели заговор, что в течение пятнадцати лет ломали комедию? Ну что ж! Карл счел своим долгом сделать усилие; он попытался спасти французскую законную монархию, а с нею и монархию европейскую; он вступил в бой и проиграл; он пожертвовал собою во спасение монархий; вот и все: Наполеона настигло Ватерлоо, Карла X — июльские дни.

Так мыслит несчастный монарх; он остается неколебим под шквалом событий, гнетущих и стопорящих его ум. Неподвижность сообщает ему некое величие: наделенный недюжинным воображением, он слушает вас, он ничуть не возмущается вашими мыслями, он делает вид, будто вникает в них, на самом деле нимало их не разделяя. Существуют общие места, которые люди используют как заслон; спрятавшись за эти укрепления, они ведут оттуда стрельбу по умам, движущимся вперед.

Распространенная ошибка — убеждать себя на примере событий, многократно повторявшихся в истории, будто род человеческий топчется на месте; те, кто так полагает, путают страсти с идеями: первые одинаковы во все времена, вторые меняются от эпохи к эпохе. Материальные последствия некоторых поступков в различные эпохи схожи, причины же, их породившие, различны.

Карл X видит в себе воплощенный принцип; в самом деле, есть люди, которые, храня верность неизменным идеям, передаваемым из поколения в поколение, превратились в самые настоящие памятники. Иные люди, благодаря эпохе, на которую пришлась их жизнь, и собственному своему превосходству, становятся вочеловеченными вещами ; люди эти погибают одновременно с гибелью этих вещей: Брут и Катон были римской республикой во плоти; они не могли пережить ее, как не может сердце биться в обескровленном теле.

{Шатобриан цитирует взятое из его брошюры «Король умер, да здравствует король!» (1824) описание характера Карла X}

Я уже не раз прославлял этого монарха: модель постарела, но сохранила сходство с давним портретом: с годами мы блекнем и утрачиваем некую пиитическую правду — свет и цвет нашего лица, однако люди питают невольную симпатию к лицам, которые увяли одновременно с их собственными. Я пел хвалы роду Генриха IV; я охотно повторю их, что не помешает мне бороться с заблуждениями законной монархии и, если ей суждено возродиться, вновь навлечь на себя ее немилость. Все дело в том, что законная конституционная королевская власть всегда казалась мне самым безопасным и верным путем к полной свободе. Я считал и буду считать себя добропорядочным гражданином, ибо прославлял и даже преувеличивал достоинства законной монархии, дабы по мере сил помочь ей просуществовать столько, сколько необходимо для постепенного преображения общества и нравов.

Я оказываю услугу памяти Карла X, противопоставляя чистую и простую истину тому, что скажут о нем в будущем. Политические противники будут выставлять его человеком, нарушившим свои клятвы и посягнувшим на общественные свободы: ничего подобного. Он не кривил душой, нападая на Хартию; он не считал и не должен был считать себя клятвопреступником; он имел твердое намерение восстановить эту Хартию, как он ее понимал, но сначала желал ее спасти. Карл X таков, каким нарисовал его я: мягкий, хотя и вспыльчивый, добрый и нежный с близкими, любезный, легкий, благодушный, наделенный достоинствами подлинного рыцаря: набожностью, благородством, галантностью, но не лишенный слабости, что, впрочем, не исключало пассивной храбрости и умения достойно встретить смерть; неспособный довести до конца ни благое, ни дурное начинание, полный предрассудков своего века и звания; подходящий король для обычной эпохи, в эпоху необычную — человек, несущий не горе, но гибель.

Что же касается до герцога Бордоского, то его в Градчанах хотят воспитать королем-всадником, размахивающим шпагой. Конечно, неплохо, чтобы он вырос отважным, однако было бы ошибкой полагать, что сегодня кто бы то ни было признает право завоевания, что сегодня довольно быть Генрихом IV, дабы возвратить себе трон. Без храбрости править нельзя; но, чтобы править, одной храбрости недостаточно: Бонапарт уничтожил веру в непогрешимость победителя.

{Предыстория реставрации Бурбонов}

Три завоевания законной монархии неоспоримы: она вошла в Кадис; она победила в Наваринском сражении [382]и дала независимость Греции; она освободила христианские народы, захватив Алжир: предприятия, в которых потерпели поражение Бонапарт, Россия, Карл V и Европа. Назовите мне власть краткодневную (и притом столь непрочную), которая бы успела свершить так много.

Положа руку на сердце, я считаю, что, говоря о законной монархии, ничего не преувеличил и изложил одни только факты. Несомненно, Бурбоны не хотели бы и не могли бы восстановить монархию дворцовую и замкнуться в кругу знати и священников; несомненно, на трон их возвели не союзники; они были случайным следствием, а не причиной наших несчастий, каковой причиной, бесспорно, явился Наполеон. Но несомненно также и другое: возвращение королевской династии совпало, к несчастью, с успехом чужеземного оружия. Казаки появились в Париже как раз тогда, когда туда вернулся Людовик XVIII: в то время Франция терпела унижения, частные интересы находились в опасности, страсти были накалены до предела; тогда казалось, что Реставрация и вторжение — одно и то же; Бурбоны пали жертвой неразберихи, клеветы, превратившейся, как это много раз случалось, в истину-ложь. Увы! Трудно избежать бедствий, которые производят природа и время; сколько с ними ни борись, правота в этой битве не всегда приводит к победе. Псиллы, народ, обитавший некогда в Африке, с оружием в руках восстали против южного ветра; поднялся вихрь и унес храбрецов: «Покинутой землей, — говорит Геродот, — завладели назамоньены».