Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Внезапно принцесса исчезла: пешком, в сопровождении графа Луккези, она отправилась взглянуть на темницу, где томился Тассо [2c5]; она знала толк в тюрьмах. Мать изгнанного сироты, юного наследника Святого Людовика, Мария Каролина, вышедшая из крепости Блай, ищет в городе Ренаты Французской [3c1]узилище поэта — эпизод в истории человеческой судьбы и славы, не имеющий себе равных. Пражские праведники стократ проехали бы через Феррару, не возымев подобного желания, но г‑жа Беррийская — неаполитанка, она соотечественница Тассо, который говорил: «Но desiderio di Napoli, come l’anime ben disposte del paradiso — Я алчу Неаполя, как благонамеренные души алчут рая».

Я был в оппозиции и в опале; ордонансы медленно зрели во дворце и покоились в глубинах сердца, доставляя их авторам тайную радость; в ту пору герцогине Беррийской попалась на глаза гравюра, изображающая певца Иерусалима в темнице. «Надеюсь, — сказала она, — что такая же участь ждет в скором времени Шатобриана». Слова, сказанные в эпоху благоденствия; теперь в них не больше смысла, чем в речах, сорвавшихся с языка во хмелю. Мне довелось оказаться вместе с Madame в темнице Тассо после того, как, служа ей, я сам побывал в полицейской тюрьме. Какие возвышенные чувства явила благородная принцесса, каким уважением почтила меня, обратившись ко мне за помощью после того, как обронила подобное пожелание. Если она переоценила мои таланты, высказав эту свою мечту, она не ошиблась в моем характере, одарив меня своим доверием.

{Герцогиня Беррийская добивается от Шатобриана согласия отвезти в Прагу ее письмо с просьбой предоставить ей декларацию о совершеннолетии сына}

{Путь из Италии в Прагу}

{Переправа через Дунай; Вальдмюнхен}

На третий день после моего приезда в Прагу я вручил Иасенту письмо к г‑же герцогине Беррийской; по моим расчетам, он должен был застать ее в Триесте. В этом письме говорилось, что королевское семейство уехало в Леобен, что на совершеннолетие Генриха [3c2]прибыли молодые французы, но король ускользнул от них, что я видел г‑жу супругу дофина, и она посоветовала мне немедленно отправиться к Карлу X в Бутширад, что Mademoiselle я толком не видел, потому что ей слегка нездоровилось, что меня проводили к ней в комнату, где царил полумрак, ибо ставни были закрыты, и она протянула мне пылающую руку, умоляя меня спасти их всех; что я отправился в Бутширад [3c3], видел г‑на де Блакаса и беседовал с ним насчет декларации о совершеннолетии Генриха V, что ночью меня проводили в королевскую опочивальню; король дремал и, когда я подал ему письмо от г‑жи герцогини Беррийской, показался мне настроенным решительно против моей августейшей клиентки; впрочем, короткая бумага, составленная мною в связи с совершеннолетием Генриха V, похоже, ему понравилась.

Письмо заканчивалось следующим образом:

«Не стану скрывать от вас, сударыня, что дела наши отнюдь не благополучны. Наши враги посмеялись бы, если бы увидели, как мы оспариваем друг у друга королевскую власть без королевства, скипетр, обратившийся в посох паломника, служащий нам в изгнании, которое, быть может, окончится очень не скоро. Камень преткновения заключается единственно в воспитании вашего сына, меж тем я не вижу никакой возможности его изменить. Я возвращаюсь в богадельню, к беднякам, которых опекает г‑жа де Шатобриан; там я всегда буду в вашем распоряжении. Если когда-нибудь Генрих окажется всецело в вашей власти и вам по-прежнему будет угодно, чтобы это бесценное сокровище было передано в мои руки, я почту за счастье и честь посвятить ему остаток моих дней, но я мог бы взять на себя такую страшную ответственность, только обретя полную свободу выбора и мыслей и находясь на независимой земле, вне досягаемости абсолютных монархий».

В письмо я вложил копию моего проекта декларации о совершеннолетии:

«Мы, Генрих V, достигнув возраста, когда по законам королевства наступает совершеннолетие наследника престола, желаем, чтобы первым поступком, следующим за этим совершеннолетием, явился официальный протест против узурпации престола Луи-Филиппом, герцогом Орлеанским. Посему мы с ведома нашего совета составили настоящий документ в поддержку наших прав и прав французов. Написано тридцатого дня месяца сентября года от Рождества Христова тысяча восемьсот тридцать третьего».

{Подробности свидания Шатобриана с супругой дофина}

Бутширад — вилла великого герцога Тосканского [3c4], расположенная приблизительно в шести льё от Праги, на пути в Карлсбад. Австрийские князья владеют землями у себя на родине; по ту сторону Альп они всего лишь пожизненные арендаторы: Италия отдана им внаймы. В Бутширад ведет аллея, окаймленная тремя рядами яблоневых деревьев. Вилла не имеет никакого вида; вместе со службами она походит на богатый хутор и возвышается среди голой равнины близ утопающей в зелени деревушки и колокольни. Внутреннее убранство дома — итальянская бессмыслица на 50-м градусе широты: большие залы без каминов и печей. Грустно видеть убранство покоев — память о Холи-Роуде [33e]. Из прибежища Якова II, вновь обставленного Карлом X, кресла и ковры перекочевали в Бутширад.

У короля был жар, и, когда 27-го числа в восемь вечера я приехал в Бутширад, он лежал в постели. Г‑н де Блакас, как сказано в моем письме г‑же герцогине Беррийской, проводил меня в спальню Карла X. На камине горел маленький светильник; в тишине и темноте я слышал только дыхание тридцать пятого преемника Гуго Капета. О мой старый король! сон ваш был неспокоен; время и невзгоды тяжелым кошмаром придавили вам грудь. Молодой муж не испытывает столько любви, подходя к ложу своей юной супруги, сколько я испытывал почтения, тихонько приближаясь к вашему одинокому одру. По крайней мере, я не был дурным сном, который разбудил вас перед смертью вашего сына! Я про себя обращал к вам слова, которые не смог бы произнести вслух без слез: «Храни вас Всевышний от грядущих зол! Спите покойно в эти ночи, предвестницы последнего сна! Долгое время ночами вам сопутствовали одни лишь болести. Да станет это ложе изгнания мягче, ибо скоро к вам снизойдет Господь! ему одному по силам сделать для вас чужую землю пухом!»

Да, я с радостью отдал бы всю мою кровь ради того, чтобы во Франции восторжествовала законная монархия. Я воображал, что с древним королевским родом может произойти то, что произошло с жезлом Аарона [3c5]: в скинии Иерусалимской он вновь зазеленел и покрылся цветами миндаля, символизирующего возобновление союза. Я не стараюсь заглушить сожаления, сдержать слезы, следы которых все до единого мне хотелось бы стереть с омраченного королевского чела. Противоречивые чувства по отношению к одним и тем же особам — свидетельство искренности моих записок. Карл X умиляет меня как человек, но оскорбляет как монарх; я отдаюсь обоим этим впечатлениям, то одному, то другому, не пытаясь их примирить.