Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Походил ли я на Марию Стюарт, гуляющую по паркам Фонтенбло, когда, лишившись подруг, гулял по саванне? Во всяком случае, можно сказать наверняка, что если не я сам, то дух мой скорбел, как говорит тот же Ронсар, древний поэт новой школы, под длинным и свободным покрывалом. [bb] [bb] Строка из той же элегии Ронсара, которую Шатобриан цитирует выше. Называя Ронсара древним поэтом новой школы, Шатобриан имеет в виду «воскрешение» Ронсара французскими романтиками, толчок к которому дала книга Ш. Сент-Бёва «Обзор французской поэзии XVI столетия» (1828).

Когда дьявол унес мускогульгских барышень, проводник рассказал мне, что паленый , кавалер одной из двух индианок, приревновал ее ко мне и вместе с семинолом, братом второй девушки, решил похитить у меня Атала и Селюту. Проводники, не церемонясь, именовали их раскрашенными девками, оскорбляя тем мое самолюбие. Я чувствовал себя особенно униженным оттого, что соперник мой был тощий, уродливый черный москит, имеющий все признаки насекомых, определяемых энтомологами Далай-Ламы как твари, у коих плоть внутри, а кости снаружи. В горе я стал острее чувствовать свое одиночество. Меня не обрадовало даже появление моей Сильфиды, которая, подобно Юлии, простившей Сен-Пре его парижских индианок, поспешила утешить неверного возлюбленного [bc] [bc] Реминисценция из романа Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761; ч. 2, письмо XXVI); герой романа, Сен-Пре, признается возлюбленной, что не смог остаться равнодушным к обольщениям парижанок. . Я тотчас же покинул пустыню, где впоследствии поселил моих забывшихся сном ночных подруг. Не знаю, возвратил ли я им жизнь, которую они мне даровали: как бы там ни было, во искупление я сделал одну из них невинной девой, а другую — добродетельной супругой.

Мы снова перевалили через Голубые горы и приблизились к распаханным европейцами землям подле Чилликоте [bd] [bd] Чилликоте — город в штате Огайо. . Я не узнал ровным счетом ничего, относящегося до главной цели моего путешествия, но зато погрузился в мир поэзии:

На берегу ручья стоял американский дом, разом и мыза и мельница. Я вошел, попросил приюта и пищи и встретил радушный прием.

Хозяйка проводила меня по лестнице в комнату, расположенную прямо над гидравлической машиной. Маленькое окошко, увитое плющом и кобеями с лиловыми колокольчиками, выходило на неширокий ручей, который одиноко тек, окаймленный с двух сторон густыми зарослями ив, ольхи и каролинских тополей. Замшелое колесо вращалось под их сенью, низвергая воду длинными лентами. Окуни и форели резвились в пенящемся потоке, трясогузки перелетали с берега на берег, а какие-то другие птицы, похожие на зимородков, махали своими синими крыльями над самой водой.

Славно было бы очутиться здесь вместе с печальной индианкой, будь она мне верна; я предавался бы грезам, сидя у ее ног, положив голову к ней на колени, слушая, как шумит водопад, как крутится колесо, как вращается мельничный жернов, как сыплется сквозь сито зерно, как равномерно взлетает и падает мельничный кулачок, и вдыхая речную прохладу и запах свежеобмолоченного ячменя.

Наступила ночь. Я спустился вниз, к хозяевам. Комнату освещал только очаг, где пылали сухие листья маиса да шелуха конских бобов. Ружья мельника, лежавшие на подставке, поблескивали в отсветах пламени. Я сел на табуретку в углу подле камина; рядом резвилась белка, вспрыгивавшая то на спину толстого пса, то на прялку. На коленях у меня устроился котенок, следивший за ее игрой. Мельничиха водрузила на огонь большой котел — пламя обняло его черное дно, словно корона из золотых лучей. Пока бататы, варившиеся мне на ужин, выкипали под моим надзором, я от нечего делать склонился к валявшейся у меня под ногами английской газете и в свете очага заметил напечатанное крупными буквами заглавие: «Flight of the King». (Бегство короля) [bf] [bf] В июне 1791 г. Людовик XVI с семьей попытался бежать за границу, но в пограничном городе Варенн был опознан и возвращен в Париж. . Это был рассказ о бегстве Людовика XVI и об аресте несчастного монарха в Варенне. Газета сообщала также о росте эмиграции и объединении армейских офицеров под знаменем французских принцев.

В мыслях моих произошел молниеносный переворот. Ринальд в садах Армиды узрел свою слабость в зеркале чести [c0] [c0] Реминисценция из «Освобожденного Иерусалима» Т. Тассо (XVI, XXX), где товарищи показывают рыцарю Ринальду алмазный щит, в котором он видит себя трусом, из-за волшебницы Армиды забывшим о достоинстве воина. ; я не герой Тассо, но под сенью американского вертограда я увидел свой образ в том же зеркале. Под соломенной крышей мельницы, затерянной в неведомых лесах, я вдруг явственно различил бряцание оружия и столичный шум. Я немедля прервал путешествие и сказал себе: «Вернись во Францию».

Таким образом, то, что я счел своим долгом, разрушило мои первоначальные намерения и повлекло за собой первый из неожиданных поворотов моего жизненного пути. Бурбоны так же мало нуждались в услугах мелкого бретонского дворянина, когда он явился из-за моря принести им дань своей безвестной преданности, как и позднее, когда он вышел из безвестности. Если бы я употребил газету, которая круто изменила мою судьбу, на то, чтобы раскурить трубку, и продолжил свой путь, никто во Франции не заметил бы моего отсутствия; жизнь моя в ту пору не привлекала ничьих взоров и была ничуть не весомее дыма моей индейской трубки. На театр мира меня бросило не что иное, как распря между мной и моей совестью. Я мог поступить, как хочу, ибо был единственным свидетелем спора; но больше всего я боялся уронить себя в глазах именно этого свидетеля.

Отчего память моя наделяет сегодня уединенные берега Эри и Онтарио очарованием, какого начисто лишено для меня воспоминание о блистательном Босфоре? Оттого, что в пору моего путешествия в Соединенные Штаты я был полон иллюзий; смута во Франции началась как раз тогда, когда началась моя жизнь; и у меня, и у моего отечества все еще было впереди. Эти дни дороги мне, оттого что напоминают о чистоте наслаждений, вкушаемых в лоне семьи, и утехах юности.

Пятнадцать лет спустя, когда я вернулся из путешествия на Восток, республика, переполнившись обломками и слезами, вышла из берегов и вылилась в деспотизм. Я уже не убаюкивал себя несбыточными мечтами; воспоминания мои, вдохновляемые отныне обществом и страстями, утратили простодушие. Оба мои паломничества — на Запад и на Восток — не принесли мне удачи; я не открыл пути к полюсу, не снискал желанной славы на берегах Ниагары: не обрел я ее и среди афинских развалин.