Франсуа Шатобриан - Замогильные записки

Меж тем я не очень-то верил в то, что так ревностно защищал; я предчувствовал, что эмиграция — вздор и безумство. «Притесняли меня со всех сторон, — говорит Монтень, — гибеллин считал меня гвельфом, гвельф — гибеллином» [d6] [d6] Монтень. Опыты, III, XII (Монтень уподобляет современную ему борьбу католиков и гугенотов во Франции борьбе между сторонниками императора и сторонниками папы в средневековой Италии). . Моя неприязнь к абсолютной монархии не оставляла мне никаких иллюзий касательно действий, которые я собирался предпринять: я терзался сомнениями и, уже решившись принести себя в жертву делу чести, хотел все же узнать, какого мнения об эмиграции придерживается г‑н де Мальзерб. Я застал его во власти великого гнева: преступления, совершавшиеся на его глазах, истощили политическую терпимость друга Руссо [d7] [d7] При старом порядке Мальзерб был одним из наиболее либеральных государственных деятелей: защищал свободу печати, покровительствовал энциклопедистам, способствовал возвращению протестантам гражданских прав. ; он твердо знал, чью сторону принять: жертв или палачей. Всякий порядок, утверждал он, лучше, чем тот, который установили творцы революции, что же до моей судьбы, то он почитал, что я, как всякий мужчина, носящий шпагу, не вправе уклониться от помощи братьям бесправного и томящегося в руках врагов короля. Он одобрял мое возвращение из Америки и уговаривал моего брата отправиться в путь вместе со мною.

Я пересказал ему обычные соображения касательно союза с иноземцами, интересов отечества и проч., и проч. Отвечая мне, он не ограничился общими рассуждениями и привел мне такие примеры, на которые мне нечего было возразить. Он вспомнил гвельфов и гибеллинов, опирающихся на войска императора либо папы; английских баронов, восстающих против Иоанна Безземельного. Наконец, дойдя до наших дней, он указал мне на американскую республику, просящую помощи у французов. «Итак, — продолжал г‑н де Мальзерб, — люди, наиболее преданные свободе и философии, республиканцы и протестанты, никогда не считали для себя зазорным прибегать к чужой помощи, если она могла принести победу их взглядам. Обрел бы Новый Свет независимость без нашего золота, наших кораблей и солдат? А разве сам я не принимал в 1776 году Франклина, желавшего возобновить те переговоры, которые начал Сайлас Дин [d8] [d8] Переговоры, которые этот первый посланец американского Конгресса, прибывший во Францию в 1776 г., вел с Людовиком XVI, закончились неудачно, в отличие от тех, которые провел в том же году поспешивший на помощь к Дину Б. Франклин. , — ужели Франклин был предателем? Ужели свобода Америки заслуживает меньшего почтения оттого, что за нее боролся Лафайет и сражались французские гренадеры? Всякое правительство, которое, вместо того чтобы охранять основные законы общества, преступает законы справедливости и начала правосудия, отменяет само себя и возвращает человека к природному состоянию. А раз так, то нет ничего предосудительного в том, чтобы защищаться кто как может и прибегать к тем средствам свергнуть тиранию и восстановить права всех и каждого, какие покажутся наиболее надежными».

Принципы естественного права, изложенные самыми крупными мыслителями, развитые таким человеком, как г‑н де Мальзерб, и подкрепленные многочисленными историческими примерами, поразили, но не убедили меня: на деле мною двигала только юношеская забота о своей чести. К примерам г‑на де Мальзерба я могу добавить примеры недавние: в 1823 году во время войны в Испании французская республиканская партия приняла сторону кортесов и не постыдилась обратить оружие против своей родины [d9] [d9] Кортесы — испанский парламент, возглавлявший в 1820–1823 гг. восстание против испанского короля Фердинанда VII, которое удалось подавить весной 1823 года с помощью французского экспедиционного корпуса; Шатобриан, бывший в ту пору министром иностранных дел, выступал активным сторонником ввода войск в Испанию, так как считал, что это упрочит королевскую власть в Европе и укрепит международный авторитет Франции. Напротив, французские либералы приняли сторону восставших и надеялись призвать солдат к неповиновению; случаи, когда французские республиканцы обращали оружие против своей родины, были не очень часты; например, после того как французские войска перешли границу, их встретили 200 человек во французских мундирах и с трехцветным «революционным» знаменем, распевавшие «Марсельезу», однако эти сторонники восставших испанцев были тут же расстреляны картечью. ; конституционные правительства Польши и Италии просили в 1830 и 1831 годах помощи у Франции, а португальские хартисты отвоевали свою родину с помощью иноземных денег и солдат [da] [da] В Польше в ноябре 1830 — сентябре 1831 гг. шла борьба за независимость от России; польское революционное правительство очень рассчитывало на вооруженную помощь Франции, однако не получило ничего, кроме моральной поддержки от части депутатов; только что воцарившаяся Июльская монархия нуждалась в нейтралитете России —получила его в обмен на невмешательство Франции в дела Польши; когда русская армия заняла польскую столицу, министр иностранных дел Себастиани произнес ставшую печально знаменитой фразу: «В Варшаве воцарился порядок». В Италии восстания против австрийцев вспыхнули в 1831 г. в Романье (входившей в Папскую область), герцогствах Пармском и Моденском. Хартистами называли в Португалии сторонников Хартии — конституции, которую дал стране в 1826 г. наследник престола дон Педро, а в 1828 г. отменил его брат дон Мигель, узурпировавший престол. В 1834 г. дон Педро, подготовившись к военным действиям в Париже и в Лондоне и опираясь на португальских либералов-эмигрантов, отобрал трон у узурпатора. . У нас есть две меры и два веса: то, что нравится нам в одной идее, одной системе, одной цели, одном человеке, то отвращает нас от другой идеи, другой системы, другой цели, другого человека.

{Шатобриан и его брат добывают фальшивые паспорта и готовятся к отъезду за границу вместе со слугою брата Луи Пулленом по прозвищу Сен-Луи}

15 июля в шесть утра мы сели в дилижанс: наши места были подле возницы; слуга, якобы нам незнакомый, вместе с другими путешественниками устроился внутри кареты. Сен-Луи был сомнамбулой; ночью в Париже он вставал и с открытыми глазами пускался на поиски хозяина, продолжая при этом крепко спать. Не просыпаясь, он раздевал моего брата, укладывал его в постель, на все, что ему говорили, отвечал: «Знаю, знаю» — и пробуждался, только когда в лицо ему брызгали холодной водой; это был великан лет сорока, ростом около шести футов и столь же уродливый, сколь и высокий. Бедняга, всю жизнь служивший у моего брата, питал к нему величайшее почтение; он был весьма сконфужен, когда за ужином ему пришлось сесть с нами за один стол. Спутники наши, большие патриоты, толковавшие о том, что аристократов следует вешать на фонарях, усугубляли его страх. Мысль о том, что, прежде чем достичь армии принцев, нам предстоит пробираться сквозь австрийскую армию, окончательно помутила его разум. Он много выпил и занял свое место в дилижансе; мы возвратились на свое переднее сиденье.