Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

– А вот что, – рассказывает мне [Д. И.] Воейков, – говорят, что Государь приостановил свое решение насчет Бунге и В[ышнеградск]ого, потому что ему донесли, что В[ышнеградски]й во время представления своего мнения в Д[епартамен]те экономии по Взаимн[ому] позем[ельному] кредиту [565]против Бунге, играл на бирже и наживал деньги.

De mieux en mieux… [566]Я признаюсь, не верю, чтобы такой вздор смели доводить до Г[осуда]ря, но однако раз этот слух пущен, он страшно характеристичен… Клевета слишком глупа, чтобы быть мерзостью, но однако интересна ее связь с правдою. Бунге чуть не поссорился с Вышн[еградск]им в Деп[артамен]те экономии из-за того, что последний, возражая на его, Бунге, записку о Взаимн[ом] позем[ельном] кред[ите], сказал между прочим, что ему, В[ышнеградско]му, известно, что на бирже уже началась игра, спекулирующая на проекте М[инистерст]ва финансов о гарантии всем бумагам Взаимного позем[ельного] кред[ита], и что он, Вышн[неградск]ий, потому против проекта Бунге, что опасается, чтобы этот проект не дал пищи биржевой спекуляции. Бунге обиделся, и затем В[ышнеградск]ий извинялся перед Бунге. Вот очевидно источник, из которого вышла эта курьезная гадость в виде слуха и сплетни-клеветы, пущенных против В[ышнеградск]ого. Кто-нибудь извратил факт, и пошла писать.

Во всяком случае, работа подземная против В[ышнеградск]ого идет, это несомненно. Дурново спрашивал у Дм[итрия] А[ндрееви]ча Толстого, слышал ли он что-нибудь обо всех этих слухах. Он ответил, что ему кажется факт ухода Бунге и назначения В[ышнеградск]ого несомненным, но Государь ему об этом не говорил ни слова.

Итак, кругом темнота и неизвестность. Но вот что скверно. Виделся с графинею [М. Э.] Клейнмихель, и она мне рассказала следующий маленький диалог с [Г.] Швейницем по поводу начавшегося между ними разговора о войне.

– Est-il possible, – сказала графиня Кл[ейнмихель] Швейницу еще нынешним поздним летом, – que Votre Empereur se décide à la fin de sa longue vie de terminer son règne par une guerre avec la Russie et brise toutes les traditions du passé, tous les liens de famille [567].

– Hélas, – ответил ей Швейниц, – il y a trois mois que notre pauvre Empereur y est résigné [568]!

Это очень характерные слова!

Обедал сегодня у И. Н. Дурново avec le couple Pobiedonostzeff [569]. После обеда мы остались в кабинете втроем, хозяин, Победон[осцев] и я. Дурново обратился к П[обедоносце]ву со словами:

– А вы, К[онстантин] П[етрович], вы ничего не слыхали про то, что Бунге остается?

– Нет, и признаться, если бы даже слышал, не верил бы в этот слух, потому что думаю, что вряд ли есть этому слуху основание. Все дело в том, когда он уйдет; со дня на день вряд ли уход м[инист]ра финансов возможен.

– А о том, что будто назначение Вышнеградского заторможено, не слыхали?

– И того не слышал! Назначение Вышнеградского! Это я вам скажу тоже мудреная вещь и опасная, по-моему.

– Отчего? – спросил И[ван] Н[иколаевич].

– Как отчего? Помилуйте, ведь как не говори, а Вышн[еградский] прошел через медные трубы, ну значит на нем остались следы этого прохождения, волею неволею этот человек должен был возиться с разными темными личностями!

– Ну, а кого бы вы выбрали? – спросил его И[ван] Н[иколаевич].

– Кого? Не знаю! Где тут выбрать!

Я не вытерпел, грешный человек.

– Так что же, – говорю я, – тем лучше, что В[ышнеградск]ий прошел через медные трубы. Он будет знать, кого остерегаться и кого во что ценить. Удивительная вещь, право, минута для Государя настала критическая и безвыходная: не сегодня, так завтра война с Европою и с Германиею будет неизбежна, Россия стала, ни денег, ни жизни, ни доверия к финансов[ому] управлению; курс падает, дефицит растет, банкрот неминуем; в эту минуту является человек гениального финансового ума, он может поправить дело и спасти Государя от страшного безвыходного положения, и что же? Сейчас же являются пуристы и говорят: помилуйте, он через медные трубы прошел, опасно. Ну тогда дайте, назовите Государю другого Вышнеградского по гению, но с душою ангела, – нет такого, никого нет, отвечают пуристы. Так значит пусть гибнет Россия, но В[ышнеградск]ого не назначайте. Опасность, какая опасность? Где опасность? А что же, Бога ради, страшнее как опасность? Безвыходное положение Государя – или опасность, что Вышнеградский – я допускаю самое худшее – впустит в управление какого-нибудь гешефтмахера. Ведь вспомните, во что обошлась России знаменитая честность Бунге: банкрот, а с другой стороны переполнение России врагами и изменниками правительства! Что в сравнении с ними тот или другой гешефтмахер, которого случайно впустит Вышнеградский в финансовое управление? Да я и это отрицаю, К[онстантин] П[етрович]. Я повторяю сто раз, Вышнегр[адский] слишком умен, слишком самолюбив, чтобы отнестись равнодушно к вопросу: кого выбирать и как сделать, чтобы отстранить малейший повод к тому, чтобы враги его могли найти против него в будущей деятельности оружие против него, ссылаясь на прошедшее!

К[онстантин] П[етрович] ничего не ответил определенного, но когда он ушел, и мы остались вдвоем, И[ван] Н[иколаевич] и я, мы сказали вместе: если правда, что назначение В[ышнеградск]ого заторможено, то вот чье влияние могло подействовать. Его [Н. П.] С[мирно]в ему кажется надежнее В[ышнеградск]ого.

Поразительное и грустное явление!

П[обедоносцев] находит опасным назначение В[ышнеградск]ого под предлогом, что его прошедшее – медные трубы, а у него же в Синоде за всякое отступление от закона дерут по таксе немилосердно, и он ничего этого не подозревает…

– Люди – люди, – заключил со вздохом И[ван] Н[иколаевич], – ничего не поделаешь.

Нынешний день был для меня поистинно Воскресеньем, поистинно преддверием большого праздника. В первом часу зашел ко мне [Т. И.] Филиппов со следующими словами: «Пришел поделиться радостною новостью». Сердце у меня забилось.

– Вышнеградский был вчера потребован к Государю, и Государь предложил ему взять на себя финансовое дело!

Я глубоко задушевно перекрестился три раза и поблагодарил всеми фибрами души Бога за это известие. Мне почуялось в эту минуту, что я отождествляюсь с личностью моего возлюбленного Государя и чувствую, как бремя, тяжелое бремя, облегчается и дает Ему легче дышать!

Конец сомнениям, конец смущению одних и интригам других. Затем я спросил Филиппова, не слыхать ли что-нибудь про то, кто будет председателем Департ[амен]та экономии.

– Ничего не известно, – был ответ Филиппова.

На этом кончились разговоры наши с Филипповым; и мне и ему надо было ехать. Я весь горел душою от этого известия, и главное впечатление было желание молиться Богу.

Молиться о том, да благословит Бог дальнейшие стремления и мысли Государя к возвращению России утраченного благосостояния и порядка. Да укрепится этот выбор полнотою доверия, и да будет дано Царю радоваться об этом доверии и видеть благие плоды его! Да будет утешен, облегчен и укреплен Государь в своем бремяношении!