Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

И что же? Победоносцев и Манасеин на предварительном совещании исторгли от гр. Толстого роковую уступку; она заключалась в том, чтобы сохранить мировых судей, а дела их разделить между ними и между новыми участковыми начальниками!

Таким образом получаются:

1) страшная путаница дел в уезде от незнания, когда обращаться к участковому начальнику, когда к мировому судье; 2) смешение и антагонизм властей, хуже чем теперь, мировой судья по выбору и ведомства Минист[ерст]ва юстиции, а участковый начальник правительственный чиновник – вед[ом]ства М[инистерст]ва внутрен[них] дел; 3) увеличение вдвойне земских сборов с землевладельцев на содержание мирового судьи и участковых начальников!

При этих условиях несомненно задуманная реформа вот что произведет: она ухудшит безвластие и хаос в уезде, она парализует силу нового участкового начальника; она вызовет новый антагонизм между ведомствами на месте, в мире мужиков; она вызовет взрыв разочарования в одних и негодование в других вследствие обложения двойными сборами, и все это в руку – кому же? – социалистам и шайке Лориса [865], хотящей посредством безначалия довести до необходимости конституции. И не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что в случае смерти гр. Толстого первое, что его преемник будет вынужден сделать, это поднять вопрос об уничтожении или мирового судьи или участкового начальника; за мирового судью вступится весь синклит с Побед[оносцев]ым во главе, – и скажут ему, благо проект Лориса и [М. С.] Каханова об уездных начальниках и об уничтожении значения предводителя лежит готовый [866] – уничтожайте участкового начальника .

Либералы Госуд[арственного] совета теперь радуются: пусть теперь вводят проект участков[ых] начальников, благо он оскоплен ; другие, как Абаза, [И. Н.] Дурново, [Н. И.] Шебеко, [Д. М.] Сольский, в унынии: не знают по совести, чего желать. Борис Мансуров на это намекает в своем проекте. Словом, если бы Вы видели теперь то, что от Вас скрывают, общую картину умов перед рассмотрением проекта – уныние, злорадство и путаницу, Вы бы получили сильное впечатление и смутились бы им. Драма заключается в том, что все молчат: никто ничего не говорит гр. Толстому; никто об опасности Вас не предостерегает!

Я дерзнул прежде умолять Вас выслушать меня; я дерзнул умолять Вас собрать у Себя главных лиц для постановления главных основ; тогда бы уже уступки гр. Толстой не мог быть вынужденным делать, и дело было [бы] спасено.

Теперь еще можно и, говорю во имя данной присяги, – должно спасти [проект] помимо самого гр. Толстого, и он несомненно обрадуется, если его склонят взять назад свою уступку. Минута историческая.

Полчаса на словах достаточны, чтобы все Вам изложить ясно и точно, и затем выяснилось бы немедленно, что Вы могли бы сделать, чтобы до начала рассмотрения проекта в Госуд[арственном] Совете, то есть до 15 ноября, спасти не только дело, но говорю прямо – Россию и порядок.

Я бы с своей стороны, разумеется, ни одного слова Вам не сказал бы иначе, как проверивши его в тайной беседе с И. Н. Д[урново].

И великое Вы совершили бы дело!

Вот для чего так пламенно желаю нового завета для наших отношений. Одним писанием не окажешь Вам желаемой и нужной услуги. Свидание же, когда оно редко, – имеет громадное значение.

Но не будем, Государь, – оставаться при недоговоренном.

Мое внутреннее чутье, никогда не обманывающее, подсказывает мне, что я потому с ужасом начинаю замечать, что боюсь Вас не тем благоговейным страхом, каким должен бояться, а людским страхом малодушия, что и Вы как будто чего-то относительно меня опасаетесь. В этом-то и кроется роковое недоразумение. Есть злое слово , которым играют те, которые боятся стороннего голоса правды не за Вас, а за себя. Слово это: влияние ! Отчего не взглянуть на него прямо . Это старое ужасное орудие зла . Я верил всегда, что Вы его не боитесь. Но люди – люди, и они не щадят усилий, чтобы этим словом: влияние, Вас пугать! И посмотрите, что тогда происходит! Как только стараешься повлиять на Вас в смысле честном и благоприятном для Вас, люди не останавливаются ни перед чем – чтобы это влияние парализовать, чтобы этим влиянием испугать! Как только Вас обманывают, все восстающие против доброго на Вас влияния молчат. Когда я пытался предостеречь Вас от передачи единственного в Москве охранительного органа «Моск[овские] вед[омости]» в жидовские руки, прикрытые русским именем, меня уничтожили грязью. Когда Вас вводили в заблуждение по делу [С. П.] Дервиза [867], те же люди молчали. Когда годы самые наглые обманы творились под прикрытием формальностей в мире путейцев, и из опасения, чтобы до Вас не дошла правда, нам под угрозою казней запрещали обличать обман, и все молчали – пока не заговорил сам Бог в стихиях разрушениях и в чуде Вашего спасения.

И теперь готовится страшный обман, посредством исторгнутой у бедного графа Толстого по случаю его слабости и болезни уступки, обман, коего последствия в будущем неизмеримы, обман, благодаря которому мера, которая должна была ввести порядок, введет усиление беспорядка; обман, посредством которого то, что должно вызвать на Главу Вашу благословения и прославить Ваше царствование, вызовет тягости и жалобы!.. И все молчат!

И вот я прихожу просить, вдохновенный страшным указанием 17 октября, испуганный угрожающим fiasco [868]проекта участковых начальников, просить Вас, именем понимаемой мною присяги, именем обета, мною данного Богу в 1865 году на Елагинском острове, просить о праве не бояться Вас, просить о новом завете для наших отношений, просить о честном влиянии на Вас там, где люди молчат, словом, просить Вас о возможности любить Вас не на словах, а на деле!

А затем да будет Ваша воля, да будет Божья воля! Я все сказал, как подсказало и вдохновили меня сердце, совесть и сознание исторической важности нынешних минут! Сказал, как видите, без хныканий, без мысли о себе, без фраз…

Услышите меня – благословлю Бога. Отвергнете, преклонюсь в своем бессилии и буду как могу работать для пользы Вашей, дорогой, возлюбленный, обожаемый мною Государь!

Кончаю следующею мыслию. Положим, я умер бы; верится, что узнав про мою смерть, Вы бы простили мне все мои промахи и ошибки и вспомнили бы про одно хорошее; все хорошее воскресло бы, все дурное умерло бы. Я настаиваю на этом слове: воскресло бы !

В чудесном событии 17 октября есть близкое к Воскресенью , и именно к Светлому Воскресенью , когда все мертвое воскресает, когда всякому всякий прощает!

Отчего бы ради этого дня не сделать для меня, не дожидаясь до смерти моей, то, что сделали бы Вы в случае смерти – воскресить доброе прошлое, мною не запачканное, и на нем основать тот новый завет , о котором я прошу?