Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Разберем другой довод.

Способности и наклонности мальчика, за редкими исключениями, формируются в том или другом направлении, зависимо от той среды, в которой он живет, и развиваются в том духе, который указан целью его воспитания. Отдайте сына в лицей – и из него выйдет юрист; определите в семинарию – он будет духовным; поместите в коммерческое училище – получите негоцианта. Конечно, случается и иначе, но это будут исключения.

Говорят еще, что развитой и гимназически образованный юноша может всему научиться, а тем более тем не хитрым вещам, которые требует от офицера строевая служба. В том-то и дело, что хитрым вещам он, пожалуй, научится, а простым – нет, потому что пренебрегает ими, и что эти простые вещи усваиваются не по книге, их на классной доске не начертишь, – подчинения и ответственности не нарисуешь, и усваиваются они не в один или два года, а с детства.

Предчувствуем, что на нас подымется вся клика тех, для кого одно слово в защиту прошлого служит сигналом к тревоге! Было время, когда довольно клеветали на прежнего кадета, и бедный кадет не защищался, потому что чувствовал себя под гнетом такой силы, бороться с которою было не по плечу. Дайте же ему возможность хоть теперь сказать слово в свою защиту.

Одним из любимых доказательств необходимости закрыть прежние корпуса – было обвинение их в том, что они допустили образоваться в их среде особому типу, известному под именем старый кадет . Вспомните, как глумились над ним новаторы, не понимая ни его происхождения, ни его безвредных особенностей.

При наружной оригинальности, старый кадет, в действительности, всегда был существом крайне добрым и честным. По лености или по малоспособности он дурно учился, чрез что делался старожилом своего класса. Не переводился он в следующий класс иногда и потому, что учителя, раз взглянув на него как на отсталого и неспособного, потом оставляли его в покое. Позволяя себе отступать от форменности вседневной одежды, он имел куртку пошире, сам вставлял себе клинья внизу панталон, шапку носил на затылке, заворачивал обшлага рукавов. Большею частью он был отличный фронтовик и, как обладающий особенною силою, – первый гимнастер в роте. В то же время он был ярый гонитель ябедника и льстеца, защитник обижаемых, ненавистник любимчиков, враг интригана. Старый кадет охотно принимал на себя вину товарища, а иногда целого класса, и сильно отплачивал тому, кто выдавал виновного. Он не любил ходить в отпуск; корпус был его домом, рота – его семьею. Первый басист в хоре песенников, первый игрок в лапту и городки, он страстно любил лагерь. Если он не особенно дурно вел себя, его обыкновенно выпускали в гарнизон, в противном случае в юнкера, года на три и на четыре. И то и другое он не считал наказанием, так как не претендовал на лучшее.

Таких «старых кадет» было 3–4 человека в двух старших ротах корпуса. Зла они не делали, а если в существовании этого типа и была дурная сторона, то верно не вреднее той, которая, под другим только именем, существовала и по уничтожении корпусов.

Не могущих следить за курсом удаляли из гимназий, и они делались обузою для семьи, обращались в пролетариев, умножали собою число людей вредных обществу. С старыми кадетами этого не случалось. Сколько мы ни знали их на службе, из них всегда выходили честные и примерно исправные служивые. Конечно, идти далеко они не могли, но были хорошими начальниками инвалидных и этапных команд, и солдаты любили их.

Другою причиною упразднения корпусов и образования вместо них военных гимназий – называли необходимость отделения старшего возраста от среднего и младшего, говоря, что этого требуют основные начала педагогии. Но разве этого отделения не было в корпусах? С тою только разницею, что тогда не видели причины, как трудно найти ее и теперь, почему все заведение не может обедать и гулять вместе. Неранжированная рота всегда составляла младший возраст, 3 и 2 – средний, 1-я и гренадерская – старший. Единственное отступление делалось для унтер-офицеров, которые, принадлежа старшему возрасту, распределялись по другим, как начальники отделений.

В военных гимназиях между воспитанниками не было установлено ни старшинства, ни каких[-нибудь] наружных отличий. Может быть для этого существовали педагогические причины? Ведь есть же педагоги, доказывающие вред экзаменов и оценки знания и успехов баллами; или уверяющие, что ленивых следует наказывать не оставлением на лишнее время в классах, а запрещением, на определенный срок, посещать их. Таких хитрых побуждений заставить ленивого учиться мы не понимаем, но что отсутствие наружного отличия, как поощрения и награды, имеет невыгодные стороны, – это несомненно.

В прежних кадетских корпусах лучшие по нравственности и успехам кадеты производились в те самые начальнические звания, какие существуют для нижних чинов в войсках. Там были ефрейторы, унтер-офицеры и фельдфебеля. Носившие эти звания исполняли в строю все присущие им по уставу обязанности, а в административном отношении только то, что не отвлекало от классных занятий. Кадетские роты, как и полковые, делились на отделения (или капральства) и на десятки. Первыми начальствовали старшие унтер-офицеры, вторыми – младшие. Такое начальствование не было номинальным. Каждый должен был исправлять определенные, возложенные на него обязанности и отвечать за подчиненных. Соблюдение личной опрятности, чистота одежды, знание начальства, исправное отдание чести – все это поверялось унтер-офицерами, и нарушение чего-либо кадетом падало на их ответственность. Теперешнему поколению учащихся кажется это странным, а так было и приносило громадную пользу в будущем.

Кадет, пройдя поименованные звания и обязанности, с ранних лет привыкал к подчиненности и ответственности. По выпуске в офицеры ему и в голову не приходило (как часто случалось потом) обижаться, если начальник сделает ему выговор или взыщет с него за неисправность солдата. Получая взвод или капральство, ему не надо было над ними учиться как управлять ими и спрашивать советов; он знал, с кого что требовать, кто за что должен отвечать и, таким образом, в деле службы он сряду по вступлении в часть был действительным помощником командира и начальником своих солдат. Прежнему кадету ничто в службе не казалось ненужною мелочью потому, что он собственным опытом убедился, как в ней все разумно связано и как важно нарушение чего-либо. Все входило в привычку, а привычка – вторая натура, – и входило без особенного труда. Всякое повышение в корпусе, хотя и увеличивало обязанности, радовало и поощряло его.

Нам возразят, что все, о чем мы говорили, делается в военных училищах, где существуют и унтер-офицеры, и фельдфебеля. Согласны, что делается даже больше, потому что у кадет не было артельщиков, но когда и на каких основаниях применяется?