Самвел Аветисян - Между клизмой и харизмой

— Стратегия важнее людей, — не удержался я, чтобы не съязвить.

— Я его, блядь, не контролировал, дал свободу действий. Профессионал хуев. Вызвал к себе отчитаться по новому бренду. Сука, конь не валялся. Ну, я его и уволил!

Меня подмывало позлорадствовать. Но я держался. Возникла пауза. Спустя минуту Ярдов, изменившись в голосе, тихо произнес:

— Возвращайся!

— Что, извини, не понял? — Я столько раз в своих мечтах рисовал эту картину мести под названием «падающего — пни», что, когда она нарисовалась, я растерялся, не знал, как реагировать. Что называется, поплыл.

— Возвращайся! Надо запустить новый бренд и готовить компанию к продаже.

Но возвращаться я уже не хотел. Вкусив свободы, я строил совсем другие планы.

— Давай после Израиля встретимся, обсудим. — Я решил воспользоваться поездкой как передышкой, чтобы не спеша найти веские для Ярдова доводы, почему я не могу или не хочу вернуться.

— А в Израиле что потерял?

— Жена верующ…

— Грехи замаливать? Ладно, вернешься — набери. Рассчитываю на тебя. Продадим — будем в шоколаде. Жене шубу купишь.

— Тебе привет от Ярдова. — Жена не удивилась звонку. Она и раньше говорила: вот увидишь, он позовет тебя обратно.

Все-таки мудрая у меня жена. Женат я на ней, страшно подумать, уже тридцать лет. Для кого как, а для нее — это срок! Все эти годы она стойко терпела меня — хронического циника и серийного бабника — и продолжает по сей день терпеть. Каждый раз, когда я возвращаюсь под утро домой, она любит нашептывать на ухо:

— Знаешь, что такое счастье? Это жить с тобой! А что такое несчастье? Это иметь такое счастье!

При этом за эти несладкие годы со мной она умудрилась подарить мне сына, потом дочь, потом еще двух дочерей и еще одного сына. Я много размышлял, как отблагодарить ее. Было бы неплохо отметить такое количество лет и детей каким-нибудь торжеством. Может, и впрямь повенчаться? В последнее время жена все настойчивее, но как бы невзначай, спрашивала, что я думаю о венчании. А что может думать о венчании безнадежный агностик? Ровным счетом ничего. Но идея с венчанием прочно засела в моей голове.

Как-то раз, за пару недель до Рождества, звонит мне Мигрень Пургеныч. Я так называю своего университетского друга, который сегодня уже не просто Тигран, а Тигран Гургенович, потому как доктор наук и профессор философии Петербургского университета. Звонит и сообщает, между делом, что на днях уезжает в Иерусалим преподавать в Hebrew University of Jerusalem.

— А вот и предлог нашелся! — это было первое, о чем я подумал, а второй мыслью было: и свидетель подыскался!

Другой мой друг, тоже Тигран, которого, чтоб не путать с первым, я зову дядей Ваней, потому что он владелец одноименной марки овощей и, так сказать, главный по огурцам, узнав о моей затее, пожелал приобщиться к нам:

— Я бы тоже с семьей поехал. Ты уже договорился, где и когда? И разве венчают в Рождество?

Я понятия не имел никакого, венчают ли в Рождество, но авиабилеты все же купил и отель забронировал. На всякий случай!

Поселившись в отеле King David, вечером того же дня мы всей семьей направились через Яффские ворота прямиком в Армянский квартал Иерусалима — самый маленький из четырех кварталов Старого города. Мы быстро оказались у кафедрального собора Святых Иаковов. Двор перед собором был безлюден. В храме не было ни души.

— Служба, похоже, закончилась, — выдохнул я с облегчением, не очень веря в затею с венчанием.

Мы собирались уже уходить, как отворились тяжелые двери часовни слева от храма и в дверях показался священник — с тонким бледно-матовым лицом, густой смоляной бородой, в черной рясе с золотым крестом на груди и значком в виде флажка непризнанной республики Карабах, приколотым у сердца. Им оказался новоизбранный архимандрит отец Иммануил, который в совершенстве знал русский. Еще в советское время он учился в Ленинградской духовной академии.

— Мы из Москвы, армянская семья, — поклонившись и подав руку, я другой рукой обвел домочадцев.

— Русско-армянская, — поправила жена.

— Это все ваши? Раз, два… пять. — Владыка по-отечески обнял всех.

— Пока пять. Мы впервые в Иерусалиме. Вот хотели попасть на службу, посмотреть храм.

— Служба теперь завтра. А церковь я вам покажу.

Из рассказа отца Иммануила мы узнали, что церковь была воздвигнута еще в VI веке, в память об Иакове, одном из двенадцати апостолов, сыне Зеведея и Саломеи, старшем брате Иоанна Богослова. После распятия и вознесения Христа Иаков проповедовал в Испании. Потом вернулся в Иерусалим, что вызвало гнев иудеев. Они обратились к царю Ироду Агриппе с требованием казнить Иакова.

— Вот здесь захоронена отсеченная голова Иакова. — отец Иммануил подвел нас к щербатому, седому камню во дворе. — а тело вывезли в Испанию и захоронили в Сантьяго-де-Компостела. Церковь посвящена еще одному Иакову — брату Иисуса по родству. Оттого и зовется церковью Святых Иаковов.

Прощаясь, я все же решился поинтересоваться у владыки насчет венчания. Отец Иммануил внимательно выслушал мою просьбу и в ответ спросил: крещены ли мы, есть ли у нас свидетели, захватили ли мы с собой свидетельство о браке и готовы ли пожертвовать одну тысячу шекелей на благо церкви. Получив местами утвердительный ответ, владыка произнес:

— Завтра пополудни подходите к храму Гроба Господня и не забудьте позвать свидетелей. — Невероятно, но я в который раз убедился, что добрым словом и одной тысячей шекелей можно добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.

Ровно в полдень мы были во дворе храма Гроба Господня. Свидетели слегка опаздывали. Чтобы скрасить ожидание, отец Иммануил провел нас по храму, который находится в совместном владении нескольких христианских конфессий, в том числе и армянской.

— В нашей собственности, — поведал он, — церковь Святого Григория Просветителя, Вторая Голгофа и ряд других святынь. А это Камень помазания, на котором Иосиф Аримафейский и Никодим после распятия, сняв Спасителя с креста, обвили пречистое тело Христа пеленами и благовониями.

Жена тут же припала к камню, за ней, как доминошные костяшки, последовали дети. Я стоял в нерешительности, пока кто-то из проходящих мимо туристов не задел меня. Я не удержался и пал ниц. Жена благодарно взглянула на меня, нежно погладив руку. Подходя к Кувуклии, которая принадлежит одновременно грекам, армянам и католикам, отец Иммануил гордо заметил:

— Здесь этой ночью я служил божественную литургию.

— А греки не пытались мешать? — поинтересовался я.

— Пытались, но мы их отмутузили как следует.

Венчание прошло непосредственно в церкви Святого Григория Просветителя по правую сторону от Кувуклии. У меня было странное чувство отстраненности, будто венчаюсь не я, а мое, так сказать, alter ego. Но, когда трижды вослед священнику я повторил клятву до конца дней своих заботиться о нововенчанной супруге, меня охватило волнение и после колбасило всю церемонию. Жену же растрогало ее троекратное обещание беспрекословного смирения и послушания мужу, ибо кто умалится, как дитя, тот и войдет в Царствие Небесное. Что же получается, до этого жена была недостаточно послушной и смиренной?