Поль Дюран-Рюэль - Воспоминания торговцев картинами

– …

Однако немного погодя, придя к Дега в час обеда, когда его почти наверняка можно было застать дома, я услышал, как он сказал грубовато:

– Зоэ, сегодня вечером за ужином у меня будет гость.

– Нет, мсье, вы пойдете в ресторан с вашим другом! Сегодня вечером я хочу от вас отдохнуть.

Лицо Дега приобрело суровое выражение, и, вспомнив о его репутации злого человека, я подумал: «Он поколотит Зоэ!»

Служанка продолжала как ни в чем не бывало:

– Я собираюсь заняться приготовлением варенья и не хочу, чтобы мне мешали!..

– Ладно, ладно, – согласился Дега.

Когда Зоэ удалилась на кухню, я спросил:

– Мсье Дега, вам известно о том, что вас считают злым человеком?

– Я и хочу, чтобы меня считали злым!

– Но вы же добрый, ведь так?

– Я не хочу быть добрым.

Друзья дома стремились воспользоваться этой затаенной добротой, которую Дега не удавалось скрыть.

– Дега, мы очень рассчитываем, что вы придете на эту выставку.

– Я больше не вижу; мои глаза, мои бедные глаза!.. – Подобная фраза обладала еще и тем преимуществом, что избавляла произносившего ее художника от необходимости узнавать людей.

– Мсье Дега, – говорил ему один художественный критик, – я как-нибудь зайду к вам в мастерскую.

– Когда стемнеет, мсье.

– Дега, вы знаете, мадам X. обидится на вас, если вы не придете на ее музыкальный вечер.

– От музыки у меня кружится голова…

– Ах, Дега! – вступала в разговор супруга одного из его давних друзей. – Завтра, когда вы будете у меня в гостях, не сердитесь, увидев на столе совсем маленькую корзинку с цветами… Будьте благоразумны, я не могу поступить иначе, в числе приглашенных генерал Мерсье.

– Ну что ж, генерал Мерсье обойдется и без меня, вот и все!

Не меньше, чем цветы, Дега ненавидел домашних животных. Поэтому, ожидая его прихода, друзья предусмотрительно запирали всякую живность. Если же хозяева забывали это сделать и в прихожей вдруг раздавались удары зонтиком, а затем следовал лай собаки, которая проявляла слишком большое рвение, добиваясь ласки от гостя, все восклицали: «А вот и Дега!»

Таким образом, многие, стремясь обезопасить себя от разного рода неприятностей, зачисляли Дега в категорию неуживчивых людей.

Как бы то ни было, иного мнения придерживался Мирбо, который, встретив как-то вечером Дега в моем магазине, сказал мне, после того как художник ушел:

– Какой замечательный человек этот Дега! Вы заметили, как он обрадовался встрече со мной?

Тем не менее через несколько дней Дега спросил:

– Кто этот человек, Воллар, которого я видел у вас на днях вечером?

– Да это же Мирбо!

– Мирбо? Он, кажется, что-то пишет?..

– Но, мсье Дега, вы были так любезны с ним, что я подумал, вы его знаете…

– Боже мой, Воллар, я учтив со всеми, если только меня не слишком допекают.

В конце концов Дега начал ощущать, что человек не создан для одинокой жизни. Однажды он вдруг сказал мне:

– Воллар, вам надо жениться…

– Мсье Дега, – осмелился спросить я, – почему же тогда не женитесь вы?

– О, я совсем другое дело. Наверное, я боюсь, закончив картину, услышать от жены: «Это очень мило, то, что ты нарисовал».

Когда речь заходила о картине коллеги, надо было видеть, как усердствовал Дега, чтобы поместить ее наиболее выигрышным образом. Однажды я заметил у него гипсовую скульптуру, изображающую обнаженную женщину в половину натуральной величины, подаренную одним из его друзей, скульптором Бартоломе.

– Я заказал для нее витрину… – сказал Дега.

В этот момент зашли Форен и Мэри Кэссетт. Дега старался показать им, как высоко он ставит талант Бартоломе.

– Не затрудняйте себя так, Дега, – сказал Форен. – Вы же знаете, что я всегда питал отвращение к серьезной порнографии.

– Полноте, Дега, – произнесла в свою очередь мадемуазель Кэссетт, – в сущности, ни для кого не секрет, как вы относитесь к Бартоломе на самом деле.

Тут Дега простодушно заметил:

– Но я никогда ему об этом не говорил!..

Дега боялся только одного: что не сможет работать до последнего дня своей жизни. Когда врач сказал ему: «Надо делать передышки… Развлекайтесь», Дега произнес: «А если развлечения нагоняют на меня тоску?»

В молодости художник совершал летом прогулки на кабриолете вместе с Бартоломе, который управлял экипажем. Вместе они ездили также в Монтобан, чтобы посмотреть работы Энгра. Об одном из таких посещений писала местная газета: «У нас находится великий мастер Бартоломе; его сопровождает один из друзей, господин Дега, монмартрский художник».

Дега не удивляло то, что его имя неизвестно в провинции. Но вероятно, он полагал, что порой это заходит слишком далеко. В Сен-Валери-сюр-Сомм он заметил в витрине шляпника фуражку необычного фасона и захотел ее приобрести.

Однако в тот момент ждали приезда труппы, которая должна была показать спектакль «Сирано». Когда Дега примерял головной убор, торговец тихо сказал:

– А-а-а, понимаю… вы исполняете роль Сирано!

Только в Кё-ан-Бри, у Руаров, в Сен-Валери, у художника Бракаваля, отдыхал Эдгар Дега. Мадам Бракаваль рассказывала мне, как однажды Дега приехал в Сен-Валери в ужасную погоду и она сказала ему: «Идите скорее к очагу, мсье Дега, не хватает, чтобы вы подхватили грипп…» Дега всполошился: «Грипп! Сегодня же вечером я уезжаю, мой врач советовал мне остерегаться провинциальных гриппов».

– Мне кажется, – торжествующе произнес как-то Бракаваль, – я наконец нашел свою манеру.

– А я бы умер от скуки, если бы нашел свою! – ответил Дега.

Под конец жизни Дега обратился, а точнее, вернулся к скульптуре, так как ему всегда нравилось лепить. Помню, Ренуар говорил мне о бюсте Дзандоменеги: «Это было так же прекрасно, как античное произведение».

Когда мы встретились с Дега в лавке его торговца красками, у которого он уже заказал пластилин, художник сказал мне:

– Из-за своего слабеющего зрения я вынужден теперь взяться за ремесло слепого.

Однажды, когда я зашел к нему в мастерскую, он уничтожал восковую статуэтку, над которой корпел несколько месяцев.

– Как, мсье Дега? Вы ее разрушаете?

– Даже если бы вы, Воллар, предложили мне шляпу, доверху наполненную бриллиантами, это не помешало бы мне сделать то же самое, чтобы иметь удовольствие начать все сначала.

Тридцать лет Дега прожил на улице Виктора Массе, когда владелец дома объявил о его продаже. За него просили триста тысяч франков.

– Это ужасно! Я буду вынужден уехать отсюда, – сказал мне художник. – Что со мной будет при переезде?

– Но, мсье Дега, купите себе дом… Вам достаточно приоткрыть ваши папки, чтобы получить эти триста тысяч франков…

При моих словах Дега вздрогнул:

– Разве художник может вот так просто уплатить триста тысяч?