Поль Дюран-Рюэль - Воспоминания торговцев картинами

– Но, господин президент, если после подписания договора, о котором вы говорите, какая-либо из стран пошлет свои самолеты бомбить другую страну, что тогда?..

– Мадам, этот же вопрос и мы задавали себе, – ответил господин Политис. – Поэтому, чтобы быть готовыми ко всяким неожиданностям, в рамках Лиги Наций нами создана подкомиссия по моральному разоружению.

Моральное разоружение!.. Все мои иллюзии сразу улетучились, и я почувствовал ужасную тоску.

Именно в это время я и повстречался с принцем Робером де Брогли, и он сказал мне:

– Я собираюсь провести Пасху вместе с женой у нее на родине. Почему бы вам не поехать вместе с нами в Португалию?

Через день мы сели в поезд, отправлявшийся в Лисабон.

Оставив позади пустынные и унылые равнины Испании, мы оказались в стране, покрытой сплошной зеленью. Это была Португалия.

Не ждите от меня описаний ни красивых рисовых полей на берегах Мондегу, ни лесов Буссаку, ни великолепной реки Тежу, орошающей своими водами луга, где пасутся быки, предназначаемые для арен Кампо-Пекено. Я не буду описывать замечательные экскурсии, которые ждут путешественника на выходе из Лисабона; Кишкайш, называемый «Устье ада», с его скалистыми утесами, о которые с грохотом ударяются морские волны; Синтру, усеянную водопадами и бассейнами, царство зелени, где камелии и папоротники представляют собой настоящие деревья; необыкновенные монастыри, свидетельствующие о столь глубокой вере португальского народа, монастыри Мафры, Баталы, Томара. Я не буду также рассказывать ни о прославленном музее примитивов, ни о зале, где выставлены кареты, ни, наконец, о церквах. Все это не раз и подробно описывалось в книгах о Португалии. Поделюсь только впечатлением, которое получаешь, созерцая с вершины холма Санта-Лусия, при лунном свете, Лисабон, спускающийся уступами к спящей реке, ночная жизнь которого доносится смутным гулом, прерываемым пронзительными криками петухов.

Можно также говорить об особом очаровании Португалии, несравненной красоте ее цветов и плодов, о ее неподвижном голубом небе, о такой уютной домашней обстановке, когда находишься в гостях у португальцев, – короче, обо всем, что напоминает «сладость жизни» старой Франции, о которой Талейран хранил ностальгические воспоминания.

У своих хозяев, в часовне их Паласио де Роза, я присутствовал на пасхальном богослужении, церемония которого отличается здесь своеобразием. Первая оригинальная черта: мессе предшествовали салют и процессия со Святыми Дарами. Отправляющий богослужение священник был укрыт роскошным зонтом, который в тот день, ввиду отсутствия сеньора и по праву наследования в семье, нес его старший сын, облаченный в пурпурную накидку. К тому же я заметил присутствие в хоре ассистента, одетого в ярко-красный костюм. Поскольку на меня всегда производила впечатление красивая униформа, я с завистью смотрел на этого человека, принимая его за высокопоставленного церковнослужителя. Но мне объяснили, что это безбожник, обратившийся в христианство, которого таким образом публично чествовали. Другая примечательная особенность: в то время как богослужение велось священником на латыни, прихожане громко читали молитву на португальском языке. Литургия, отличавшаяся столь народным духом, воскресила в моей памяти картину Карпаччо, находящуюся в Венеции и так поразившую Ренуара, где изображен святой Павел, читающий проповедь и совершающий обряд крещения среди городской толчеи.

Лисабон – один из самых чистых городов на свете. Мадам Бланш Во рассказывала, что один сопровождавший ее португалец все время сплевывал на землю; из этого она заключила, что португальцы постоянно плюются. Однажды я увидел прохожего, который шел, жестикулируя и оставляя плевки. Я подумал: «Вот португалец госпожи Бланш Во». Но человек оказался французом.

В многолюдных кварталах Лисабона возникает ощущение, будто вы находитесь в одном из наших южных городков, где беспечные прохожие разгуливают прямо по мостовым, так что лисабонские шоферы усвоили невыносимую привычку подавать бесперебойные гудки. На главных улицах рядом с полицейскими, одетыми на манер английских бобби, можно увидеть и других блюстителей порядка, которые вместо великолепного голубого шлема носят какой-то зеленоватый кивер, делающий их слегка похожими на земноводных. Мне сообщили, что эти, так сказать, второсортные полицейские – безработные, ибо в Португалии безработных принуждают работать. Одних только нищих не заставляют трудиться. Можно подумать, что они существуют для местного колорита, удивительно напоминая музейные экспонаты. У них такой высокомерный вид, что, когда они протягивают шляпу, вас так и подмывает сказать, подавая им милостыню: «Gracias, senhor» [82].

Я зашел в лавку одного мелкого торговца, чтобы купить почтовые открытки.

– Ну как? Дела идут? – спросил я.

– После прихода правительства Салазара – да, до него они шли скверно.

– Вам повезло с этим правительством?

– Нет, сеньор, я очень недоволен правительством, но, если оно уйдет, будет еще хуже… Понимаете, до Салазара с меня брали небольшие налоги, но не было денег их оплатить; сегодня налогов много, но я могу их оплатить, и более того – удается скопить кое-какие средства.

– Тогда за что вы упрекаете Салазара?

– За то, что он зовется диктатором. Я лично республиканец… В России все величают вождя товарищем.

И торговец выпятил губу, словно предвкушая радость от прихода «товарища вождя». Я решил не говорить ему, что по приказу этого «товарища вождя» пачками расстреливают других товарищей. Мне вспомнилась старая легенда о семействе улиток, обитавшем на руинах замка; молодые улитки спрашивали у своего дедушки: «Когда же вернется хозяин замка и нас, как это бывало прежде, о чем нам рассказывали, поднесут ему на серебряном блюде в прекрасном одеянии из масла и петрушки?»

Литература в оценках художников – с точки зрения книгопродавца

Литераторы всегда считали себя вправе оценивать художников. Почему бы художникам, в свою очередь, не оценивать писателей? Это соображение привело меня к мысли учредить «Премию художников», присуждаемую писателю решением жюри, состоящего из живописцев. Когда учредитель премии сам подбирает членов жюри, его могут заподозрить в субъективности. Чтобы не давать повода для подобных упреков, я пригласил художников диаметрально противоположных направлений, начиная от Альбера Бенара и кончая Вламинком, ван Донгеном и Полем Шаба. Таким образом, представители Института и фовисты объединились бы за одним столом во время обеда, по окончании которого был бы провозглашен лауреат. Художники, согласившиеся войти в состав жюри, не подозревали, какая лавина книг обрушится на их бедные головы. Когда мне понадобилось встретиться с господином Альбером Бенаром, я отправился к нему в мастерскую. Едва увидев меня, он, не говоря ни слова, показал рукой на книги, валявшиеся повсюду.