Поль Дюран-Рюэль - Воспоминания торговцев картинами

Только это и нужно было, чтобы привлечь внимание антикваров и коллекционеров. Я сам клюнул на приманку: негодование газет обернулось отличным рекламным трюком.

Среди развалин дворца я повстречался с торговцем подержанной мебелью, лавочка которого находилась напротив моей. Он всегда стоял на пороге и глядел то направо, то налево, словно ожидая кого-то.

Наконец я не удержался и спросил:

– Вероятно, улица Лаффит не очень подходит для такого дела, как ваше?

– О, я жду не клиентов, а экспроприации, – ответил он.

Действительно, разговоры об этом шли со времен Второй империи, и разрушение дворца королевы Гортензии наводило на мысль о том, что кирка землекопа вскоре приступит к завершению бульвара Осман. Шло время, ничто не отвлекало торговца мебелью от его ожидания. Но в одно прекрасное утро вместо ангела-экспроприатора к нему ворвался консьерж, которому он постоянно жаловался на то, что не может найти другое столь же удачно расположенное здание, и произнес:

– Вы можете гордиться тем, что родились в рубашке. Я только что видел окончательный проект. Вас не тронут!..

Сегодня улица Лаффит уже не является улицей картин. Случилось так, что один торговец современной живописью, господин Жос Эссель, которому хотелось обосноваться на этой улице после того, как он покинул авеню Опера, не нашел для себя лавочки. Ему пришлось искать в другом месте, и в конце концов он снял магазин на улице Ла Боэси. Поскольку дела у него шли успешно, туда же перебрались постепенно и другие коллеги, и улица Ла Боэси стала тем, чем была когда-то улица Лаффит, – рынком живописи… Как раньше люди шли на улицу Лаффит, чтобы побывать на выставках Дюран-Рюэля, так сегодня идут на улицу Ла Боэси ради выставок, организованных Полем Розенбергом.

После войны мне тоже пришлось съехать с улицы Лаффит. Здание, в котором я содержал магазин, должно было уступить место банку. С другой стороны, дом номер 28 по улице Грамон, где я жил больше двадцати лет, подлежал сносу. Я принял тогда важное решение – объединить в одном помещении картинную галерею, издательство и жилище. И приступил к поискам соответствующего дома.

Задача на первый взгляд казалась тем более сложной, что в силу какого-то суеверия я хотел найти дом, который имел бы тот же номер, что и прежнее мое жилье. На Реюньоне во времена моего детства не было ничего проще, как при переезде прихватить с собой старую номерную табличку, особенно если она была более красивой, чем новая. Но во Франции, в частности в Париже, нумерация зданий подчинена строгому порядку, и администрация ни за что не потерпит тут никаких случайностей, наподобие тех, что проявляются в распределении выигрышных лотерейных билетов.

Однако вышло так, что первый предложенный мне дом на улице Мартиньяк как раз имел номер 28. Я нисколько этому не удивился. Значит, такова была моя судьба.

Короче говоря, вот уже четырнадцать лет я живу на улице Мартиньяк, и все эти четырнадцать лет я каждый день строю планы относительно выставок в своем особняке. Сегодня я открываю экспозицию Дега.

Речь идет о произведениях, созданных художником в последние годы его жизни, о которых Ренуар говорил: «Если бы Дега умер в пятьдесят лет, он оставил бы о себе славу великолепного художника, не больше; после пятидесяти лет рамки его творчества расширились, и он стал настоящим Дега».

Гости моего Подвала. – Аполлинер и Жарри. – Мои «Академические пальмы»

Подвал моего магазина на улице Лаффит разделяла надвое перегородка: одна часть, проветриваемая с помощью окошка, была переоборудована в кухню, другая служила столовой. В последней, никак не сообщавшейся с улицей, из-за жары конденсировалась влага.

Ренуар, пришедший как-то вечером на ужин, сказал, беря в руки свою трость, которую он вначале приставил к стене:

– У вас утечка воды?

– Утечка воды? Где же?

– Поглядите на мою трость. Она вся мокрая…

Каким бы ни был он неустроенным, мой Подвал не отпугивал гостей. Я часто слышал разговоры и даже читал в зарубежных газетах о том, что у меня устраивались роскошные трапезы. Как правило, меню состояло из одного блюда, которым я немного гордился, – цыпленка, приправленного карри, – национального блюда острова Реюньон. Впоследствии мне довелось отведать его у своих соотечественников, и я вынужден был признать, что моя репутация в этом отношении несколько преувеличена.

Зато какие гости собирались в Подвале! Их имена: Сезанн, Ренуар, Форен, Дега, Одилон Редон, Леон Дьеркс, Эжен Лотье, и я назвал лишь тех, кого уже нет с нами.

В связи с этим вспоминается такой забавный случай. Одна иностранка услышала, как расхваливал Подвал граф Кесслер, который там ужинал. Эта дама, приехавшая из Германии пожить в Париже, отметила у себя в записной книжке: «Ужин в Подвале Воллара». Она подумала, что речь идет о каком-то ночном заведении.

По правде сказать, Подвал на улице Лаффит порой ничем не уступал монмартрскому кабаре. Так, однажды вечером в числе моих гостей оказалась милая женщина, опубликовавшая недавно сборник стихов. После ужина, не дожидаясь, когда ее об этом попросит какой-нибудь любезный сосед, она поднялась и с чувством прочитала стихотворение, после чего стало ясно, что собравшимся теперь придется выслушать весь сборник, если не произойдет чего-либо непредвиденного. К счастью, такое непредвиденное событие произошло. Пока поэтесса читала стихи, моя кошка, которая, устроившись на шкафу, кормила малыша, стала обнаруживать признаки раздражения. Когда дама в какой-то момент замолчала, животное успокоилось и снова принялось вылизывать своего котенка. Увы, пауза длилась недолго. Но стоило женщине опять раскрыть рот, как кошка, выпустив все свои когти, прыгнула на поэтессу, которая в тот вечер уже больше не декламировала.

Один из гостей заранее попросил меня посадить его рядом с Леоном Дьерксом.

– Я обожаю стихи, – сказал он, – и был бы невероятно счастлив, если бы смог побеседовать с избранником муз!

Когда наша поэтесса умолкла, сосед Дьеркса обратился к поэту с такими словами:

– Никак не могу вспомнить, чьи стихи мы только что слышали: Ламартина или Виктора Гюго…

– А не кажется ли вам, что это был Малларме? – предположил Дьеркс.

– Малларме? Но мне говорили, что его невозможно понять без подготовки. – И человек с гордостью добавил: – Кто бы подумал, что я с первого раза пойму произведения Малларме!

В эту минуту к Дьерксу наклонилась его соседка и произнесла:

– Как это, должно быть, упоительно – любовь поэта… Слушать музыку стихов и одновременно забывать обо всем на свете… О мэтр, помните ли вы первую женщину, в которую были влюблены?..