Анатолий Краснов-Левитин - Рук твоих жар (1941–1956): Воспоминания

«Вы бы поехали в гороно. Секретарь мне говорила, что там были недовольны сочинениями отличников».

Я: «Кто был недоволен? Комиссия же пока еще не сформирована».

Иду к секретарю:

«Кто вам в гороно говорил о моих сочинениях?»

«Никто ничего не говорил. Я их сдала под расписку экспедитору».

Потом понял, в чем дело. В это время МГБ избегало арестовывать людей на дому, чтоб не создавать толков. Их арестовывали в учреждениях. Арестовать учителя в школе было немыслимо. Хотели арестовать меня в роно. В 4 часа там ждали меня эмгебисты, я же пришел на два часа раньше и этим сорвал их план.

На другой день Шестопалов, находившийся с ними в контакте, посылал меня в гороно, чтоб меня там арестовали. Но я и туда не пошел.

В 4 часа утра 8 июня раздался стук. Мои хозяева, у которых я снимал комнату, спали в первой комнате, проходной, я во второй. Слышу, на вопрос «Кто там?» — ответ: «Проверка документов».

Проверили документы, потом спросили:

«Кто у вас есть еще?»

Ответ: «Наш родственник, учитель, живет в следующей комнате».

Я все понял. В то же мгновение вошли двое. Предъявили ордер на обыск и арест.

Раннее утро. Сборы. Поездка в легковом автомобиле по Москве. Через час за мной захлопнулись, тяжелые ворота знаменитого здания на Лубянке.

Совершилось.

Я стал арестантом.

Недавно в Париже приобрел тоненькую книжечку — стихи Максимилиана Волошина. Открыл наугад. Стихи про меня.

Когда я приехал в лагерь, нас загнали в холодную, нетопленную баньку на ночь, до следующего утра. Прикорнув в уголке, заснул. Вижу сон. Плыву в лодке по реке, по моей родной Неве. Ночь. Небо в звездах. И вдруг посреди реки выхожу из лодки. И иду по реке. Чувствую ледяную воду под босыми ногами. Ощущение настолько реальное, что мне до сих пор трудно поверить, что то был сон.

Иду и удивляюсь. Здесь же два-три человеческих роста. Подхожу к берегу, к тому месту, где стоял когда-то небольшой каменный храм, построенный в память цусимской катастрофы. Называлась церковь «Спас на водах». И кто-то в белом подает мне с берега руку. Спас на водах. Спаситель. С Ним прошел весь лагерный путь. Всю жизнь.

Спас на водах!

Итак, за роковыми воротами.

Сначала заперли в чуланчик — бокс. Затем все процедуры, которые описывать не буду, так как они очень детально и живо изображены А. И. Солженицыным в последней главе романа «В круге первом». Ничего к этому прибавить нельзя.

«Дважды не говорят об одном».

Потом по бесконечным лестницам, поднимаясь в лифте, меня провели почему-то не в камеру, а в просторный кабинет, где сидели два-три следователя.

Один из них, человек лет сорока пяти, с грубым еврейским лицом, похожий на мясника, в мундире подполковника, меня приветствовал прозаическим возгласом:

«Здравствуйте! Когда это вас арестовали?»

Я: «К моему удивлению, сегодня ночью».

«Да, да, я хорошо понимаю ваше удивление. Вы, верно, удивились, что вас только сегодня арестовали. Прочтите вот это».

И он положил на стол передо мной бумажку с текстом, отпечатанным на машинке. В бумажке было сказано:

«Ввиду того, что гражданин Левитин Анатолий Эммануилович, 1915 года рождения, проживающий ныне в г. Москве по Большой Спасской улице, 15, кв. 2, бывший священнослужитель (диакон), ныне работающий учителем русского языка и литературы 116 школы рабочей молодежи, в своих разговорах занимается антисоветской агитацией и систематически дискредитирует политику Советского Правительства, а также собирается бежать в Америку и таким образом может уклониться от суда и следствия, считаю необходимым применить к нему в качестве меры пресечения арест.

Следователь МГБ подполковник Круковский.

УТВЕРЖДАЮ.

Прокурор г. Москвы по специальным делам Дорон.

бЛ/1 1949 г.».

Вскоре после этого раздался телефонный звонок. Один из следователей поднял трубку. Прослушав что-то, сказал в трубку: «Хорошо». Затем взял у меня бумагу, сказал своему товарищу:

«Саша звонил, что больше не вернется. Просил увести арестованного».

Нажал кнопку. Пришедший чекист взял меня под руку. Опять длиннейший переход.

И вот я перед дверью. На ней номер «33». Запомнил, потому что это цифра моего возраста. Мне тогда шел тридцать третий год.

Со скрежетом распахивается дверь. Передо мной полутемная комната, в ней пять человек — в щетине, небритых. Впечатление жуткое. Однако природное легкомыслие берет верх. Через десять минут уже со всеми перезнакомился, и вот, сидя на койке, я уже оживленно рассказываю новости из газет.

«Вы точно в гостиницу приехали», — говорил мне потом один из моих тогдашних товарищей.

Внутренняя тюрьма на Лубянке — своеобразное здание. Когда-то это была гостиница «Россия». От гостиницы остались паркетные полы, красивые двери, кончающиеся полукругом. Сейчас в дверях продырявлен «глазок». На окне так называемый «намордник» — деревянный футляр, отчего в комнате всегда полутьма. Это придает всему происходящему в камере какой-то жуткий колорит.

В углу железная параша. Койки с матрацами, заправленные бельем. В камере люди, столь не похожие друг ни друга, что только тюрьма могла их свести вместе. Поговорим о них.

Самый солидный из всех — Линицкий Юрий Александрович. Главный инженер какого-то крупного строительства. Большой специалист. Незадолго до ареста был кандидатом на сталинскую премию. На беду, когда-то, будучи юношей-комсомольцем, принимал какое-то участие в оппозиционной группировке «Группа демократического централизма», возглавлявшейся председателем малого Совнаркома Сапроновым. Сейчас арестован, через 25 лет, в качестве «сомнительного элемента».

Вежливый вдумчивый интеллигент, держится достойно, разговаривает охотно, спокойно; уравновешенный, но при случае умеет дать отпор всем, в том числе и следователям.

В последний раз видел его в Бутырках. Ему дали пятнадцать лет лагерей.

Далее. Доктор Грузинов Сергей Владимирович, старый московский врач, бывший когда-то врачом Московского Художественного театра. Повторник. (Так назывались люди, уже отбывшие срок по 58-й статье — «за контрреволюцию» и арестованные вновь.) Глубоко верующий. Но религиозность немного женственная — пристрастие к ладанкам, священным пояскам, всевозможным реликвиям. Потомственный врач: его отец и дед — все были врачами, и все практиковали в Москве.

Он часто и подолгу молится, стоя в углу. При этом, что совершенно невероятно, какое-то необыкновенное пристрастие к личности Сталина, которого называет «папочкой», без малейшей иронии.