Пол Престон - Франко. Биография

Хорошо известно, что Франко мало интересовался текущей политикой. Его повседневные дела в академии не оставляли ему на это времени. И тем не менее вскоре ему пришлось начать задумываться о происходящих переменах. Консервативные газеты, которые он читал — «А-бэ-эс», «Эпока», «Корреспондента милитар», — возлагали на новую администрацию ответственность за экономические трудности Испании, насилие толпы, неуважение к армии, антиклерикальные настроения. Статьи, которые он читал в «Антант интер-насьональ», рисовали республиканский режим как троянского коня коммунизма и франкмасонства, готовых напустить орды безбожников из Москвы на Испанию и уничтожить ее великие традиции 36. Реформы Асаньи ломали сложившиеся в армии традиции и представления и не могли не вызывать, мягко говоря, ностальгии по монархии. Не могли не задеть Франко и сообщения о поджогах церквей, имевших место 11 мая в Мадриде, Малаге, Севилье, Кадисе и Аликанте. Нападения на церкви были организованы анархистами, считавшими, что Церковь является средоточием самых реакционных сил Испании. Франко, по-видимому, не знал, что для поджогов использовался авиационный бензин, который достал на аэродроме Куатро-Вьентос его брат Рамон. Но он, конечно, не мог не знать о заявлении своего брата, которое было опубликовано: «Я с радостью смотрел на эту великолепную иллюминацию как на самовыражение народа, стремящегося избавиться от клерикального обскурантизма» 37. В своих записках — черновом проекте мемуаров, — которые он подготовил спустя тридцать лет после происшедших событий, Франко писал о поджогах церквей как о явлении, показавшем, что представляет из себя республика 38. В основе этой позиции не только его глубокая религиозность, но и чувство солидарности, которое объединяло армию и Церковь как жертв преследования со стороны республики.

Но из всего, произошедшего после 14 апреля, самое большое недовольство Франко вызвал приказ Асаньи от 30 июня 1931 года о расформировании академии в'Сарагосе. Сообщение об этом застигло его на маневрах в Пиренеях. В первый момент Франко не поверил этому сообщению. Когда же оно подтвердилось, он почувствовал себя выбитым из седла. Он решил никогда не прощать Асанье и его так называемому «черному кабинету», что они лишили его этой работы. Он и другие «африканцы» и прежде чувствовали, что академия обречена, поскольку своим появлением обязана Примо де Ривере. Франко был также убежден, что «черный кабинет» настроен против него из зависти к его стремительной карьере.

На самом деле Асанья, принимая решение, учитывал слабый уровень преподавания в академии, а также высокие расходы на ее содержание, тем более что перед министром стояла задача сократить военные расходы. Франко с трудом сдерживал ярость 39. Он написал Санхурхо в надежде, что тот походатайствует перед Асаньей. Санхурхо ответил, что Франко должен смириться с закрытием академии. Несколько недель спустя Санхурхо доложил Асанье, что Франко оказался в положении ребенка, у которого отняли игрушку 40.

Недовольство прорвалось наружу в прощальной речи Франко, с которой он выступил на плацу академии 14 июля 1931 года. Он начал со слов сожаления, что, мол, не будет больше клятвы на знамени Gura de bandera), потому что светская республика ее упразднила. Затем он остановился на успехах, достигнутых академией под его руководством, включая искоренение порока, потом долго говорил о верности и долге курсантов перед родиной и армией. Далее он так сказал о воинской дисциплине: «Она проявляет свою подлинную ценность, когда разум требует прямо противоположного приказу, когда сердце рвется бунтовать, когда самоуправство и ошибки идут об руку с действиями командования». Хотя сказано несколько туманно, но в этих словах виден камень, брошенный в тех, кто не побрезговал подачками от республики в оплату своей неверности монархии. Он косвенно упрекнул офицеров-республиканцев, занявших ключевые посты в военном министерстве Асаньи, в «отвратительном примере безнравственности и несправедливости». Закончил он свою речь восклицанием «Да здравствует Испания!» 41. Через тридцать с лишним лет он скажет: «Я ни разу не провозглашал — «Да здравствует республика!» 42

Закончив речь, он вернулся в свой кабинет, чтобы потом, в ответ на неистовые аплодисменты собравшихся, несколько раз появиться на балконе. Прощаясь с Паконом, который был инструктором по тактике и вооружениям, а также его адъютантом, будущий каудильо плакал. Потом он упаковал вещи и направился в Ла-Пинелью, загородный дом своей жены под Овьедо 43.

Речь Франко была опубликована как последний его приказ по академии и через пару дней попала на стол к Асанье. Два дня спустя Асанья сделал такую запись в своем дневнике: «Обращение генерала Франко к курсантам Генеральной академии по случаю окончания курса. Полная оппозиция правительству, скрытые атаки на командование. Основание для немедленного увольнения, если бы он сегодня не расставался со своим постом». И Асанья ограничился замечанием (reprensidn) в адрес Франко, занесенным в его личное дело 44.

Можно себе представить возмущение Франко, ревностно заботившегося о чистоте своего послужного списка, когда 23 июля он узнал о замечании. И все-таки опасения за свою дальнейшую карьеру заставили его проглотить обиду и подготовить на другой день эмоциональный, но не слишком убедительный документ в свою защиту в виде письма на имя начальника штаба 5-й дивизии, под чьей территориальной юрисдикцией находилась академия.

В нем содержалась просьба передать военному министру «мое уважение и сожаление в связи с неверной интерпретацией высказанных в моей речи мыслей. Там я просто попытался раскрыть сущность воинской службы и изложил самые чистые принципы, бывшие нормой во все время моей военной карьеры. Мне очень жаль, что мои слова были восприняты как намек на мое прохладное или сдержанное отношение к исполнению долга, которому я неизменно следовал без чуждой моему характеру официозности, перед режимом, провозглашенным в стране, чей флаг, поднятый над плацем академии, осенял военное торжество и чей гимн, выслушанный всеми стоя, завершил церемонию выпуска курса» 45.

Асанью аргументы Франко ни в чем не убедили, он не воспринял обязательные подъем республиканского флага и исполнение нового национального гимна чем-то особенным для состоявшейся процедуры. Он, похоже, считал, что с бывшего любимчика монархии надо несколько сбить спесь. Это письмо и личная встреча с бывшим начальником академии в августе убедили его, что Франко слишком амбициозен, чтобы можно было легко склонить его к сотрудничеству. В этих рассуждениях Асанья, пожалуй, был прав. Он только переоценил трудность, с которой можно было перетянуть Франко на свою сторону. Если бы Асанья оказал Франко то же повышенное внимание, к которому тот привык при монархии, то Франко вполне мог бы оказаться и любимцем республики. Как бы там ни было, но Асанья в отношении Франко вел себя весьма сдержанно, хотя считал, что проявляет великодушие и даже щедрость. Лишившись академии, Франко оставался без должности около восьми месяцев, и это время он полностью посвятил чтению антикоммунистической и антимасонской литературы. Но он получал только восемьдесят процентов от прежнего жалованья, собственным состоянием он не располагал, жил в доме жены, а служебная перспектива была весьма туманной. Естественно, в нем копилась злость на республиканский режим. А донья Кармен только подливала масла в огонь 46.