Георгий Фролов - Юрий Двужильный

С каждым днем у меня накапливалось все больше и больше материалов о Вере Волошиной, и перед мысленным взором все отчетливее вставал образ этой замечательной девушки — комсомолки, смелой разведчицы, верного друга и товарища.

И я понял, что не имею права молчать. Все, что мне удалось узнать о Вере Волошиной и ее боевых товарищах, нужно рассказать людям, нашей молодежи, для которой их жизнь и героическая борьба с врагами должна стать примером служения Родине.

В то морозное февральское утро еще ничто не предвещало приближения весны. Дома на Индустриальной утопали в глубоких сугробах, почерневших от угольной пыли. К весне эти сугробы осядут, а черные пылинки, согретые солнцем, продырявят их до самой земли. И будут они стоять по обе стороны улицы, приземистые, ноздреватые, с каждым днем оседая все ниже и ниже, пока не исчезнут совсем.

А пока в городе хозяйничает зима. Широкая Томь надежно закована льдом, а вдоль набережной порывистый ветер перекатывает поземку, пытаясь соорудить причудливые сугробы и сугробчики.

Улица в эту раннюю пору совершенно пустынна, лишь в самом конце ее маячит нескладная фигурка девочки-почтальона. Ее здесь и ждут и боятся одновременно.

Подойдя к дому, Клавдия Лукьяновна привычно заглянула за оконный наличник, куда девочка-почтальон обычно клала ей письма от Веры. Но там, как и все эти последние дни, было пусто.

Молча открыла дверь и вошла. Свет уже можно не зажигать — за окном совсем стало видно.

Небольшая, аккуратно убранная комната. И все же здесь чувствуется запустение. На стенах много фотографий Веры и ее друзей. Они задорно улыбаются, и среди этого замершего веселья, смеха и улыбок одиноко стоит уставшая после двухсменной работы мать.

Напротив двери на тумбочке большая карточка Веры. Глаза ее искрятся улыбкой, словно приглашают разделить какую-то большую радость.

«И чего ты радуешься, Веруська? — думает мать. — Словно не знаешь, что вот уже два месяца от тебя нет писем…»

Устало опустившись на табурет, Клавдия Лукьяновна долго сидит не раздеваясь. В комнате холодно. Муж, очевидно, опять не ночевал дома. Все время на заводе, война ведь.

Отдохнув немного, Клавдия Лукьяновна принимается растапливать железную печурку. Согревшись, она снимает пальто, повязывает передник и начинает хлопотать по хозяйству.

Это была еще не старая худенькая женщина, из тех, кого у нас по-хорошему называют хлопотуньями и чистюлями. Темные волосы гладко причесаны и собраны на затылке в тугой узел. Серые глаза ее, очевидно, в молодости были голубыми, как и у дочери, но, видно, время и постоянная тревога последних лет наполнили их скорбью и затаенной грустью.

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — поспешно отозвалась Клавдия Лукьяновна, все это время жившая в тревожном ожидании.

На пороге показалась девочка-почтальон. На ней был большой полушубок и мохнатый, все время сползавший на глаза треух. Торопливо порывшись во множестве отделений своей уже опустевшей сумки, девочка достала прямоугольный конверт и несмело протянула его Клавдии Лукьяновне.

Предчувствие беды сжало сердце матери. Ведь Вера всегда присылала ей письма, сложенные солдатским треугольником. А тут еще и незнакомый почерк на конверте…

— А вы не волнуйтесь, тетя, — испуганно пролепетала девочка, заметив, как мертвенная бледность залила лицо Клавдии Лукьяновны. — Может, там хорошие вести? Вот я вчера принесла такое же письмо Семеновым, что напротив живут. Те так перепугались! А в письме была благодарность командования. За их сына, Николая. Он теперь герой, разведчик! Даже «языка» привел…

Девочка еще о чем-то говорила, говорила, боясь остановиться. И в то же время ее быстрые глазенки следили за руками Клавдии Лукьяновны. Вот она осторожно надорвала конверт и достала небольшой листок, отпечатанный на пишущей машинке…

И хотя письмо начиналось теплыми, задушевными словами командира, далее шло страшное:

«…Ваша дочь, Волошина Вера Даниловна, пропала без вести при выполнении боевого задания в тылу врага».

В глазах матери потемнело, тупая боль сжала сердце, а потом сразу стало темно и тихо, словно она провалилась в бездну…

Очнулась уже в постели. Возле был врач, встревоженные соседи. Вызвали с работы мужа. Сидел он чуть поодаль, на табуретке, устало положив большие кисти рук на колени. И ему, как и матери утром, все так же радостно улыбалась с фотографии Вера…

А маленькой вестницы несчастья уже нет в доме. Она идет с опустевшей сумкой по улице и безутешно плачет. Слезы текут по щекам и тут же замерзают тоненькими ледяными дорожками.

Не плачь, глупая! Что поделаешь, если тебе выпала такая незавидная доля — приносить в дом людям не только радость, но и горе? И трудно сказать, что чаще. Ведь уже который день идет война, тяжелая и беспощадная…

Может, не одолела бы Клавдия Лукьяновна свалившееся на нее горе, если бы не люди, окружавшие ее, да работа, которая требовала так много душевных сил.

Уже несколько часов спустя после тяжелого известия ей надо было идти на дежурство в детскую консультацию. Там ее, старшую медсестру, ждали дети. И какое им дело до того, что сейчас война, на которой каждый день погибают люди, их отцы и старшие братья… Всю горечь утраты они поймут потом, повзрослев. А сейчас, несмышленые, они улыбаются, что-то лопочут на своем наречии и тянут ручонки к этой женщине с добрыми и грустными глазами.

Вот эти детские ручонки и поддержали в трудную минуту, а доверчивые глаза малышей, казалось, заглядывали в самую глубину души, не давая ей окаменеть, ожесточиться. Она, Клавдия Лукьяновна, нужна была им, потому что жизнь вопреки всему продолжалась!

Так возле чужих детей и не остыло сердце матери. Только как-то сразу, за одну ночь, она поседела, а в глазах навсегда застыли скорбь и недоумение. Она никак не могла примириться с мыслью, что ее Веруськи уже нет среди живых. «Может, вернется еще?» — думала она и каждый день, возвращаясь с работы, с волнением всматривалась в темноту улицы — не горит ли и в ее окне свет? Чем ближе к дому, тем торопливее шаги и чаще стучит сердце. А думы, беспокойные думы бегут еще быстрее. Может, Вера нежданно-негаданно вернулась с дальней дороги, и стоит только переступить порог, как она, ее девочка, возмужавшая и повзрослевшая, бросится к ней навстречу…

А потом они будут долго сидеть обнявшись, и Вера, как в детстве, прижмется головкой к коленям матери и, запрокинув лицо вверх, будет смотреть на нее счастливыми, немного лукавыми глазами…

Вера, наверное, уже сняла с себя военную форму и сейчас перед зеркалом примеряет свое любимое платье. То, что сшили ей летом 1940 года, когда они вместе с Юрой Двужильным приехали на каникулы. А у порога стоят ее кирзовые сапоги, и тут же висит изрядно поношенная шинель с зелеными петлицами. Клавдия Лукьяновна никогда не видела свою дочь в военной форме, даже на фотографии. Почему-то ей всегда казалось, что у Веры обязательно должны быть зеленые петлицы. Как у пограничников…