Андрей Бабицкий - Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом

Права и свободы, обретённые в новой России, — это юридически оформленное представление о личности как об абсолютной ценности, покушаться на своеобразие, индивидуальность которой государство не вправе. Несмотря на всю чудовищную бюрократию, которая, как и раньше, не ставит человека ни в грош, государственная забота о гражданах находит способы реализовывать себя во всё более качественных услугах. Деловые центры с принципом одного окна, постепенное сокращение бумажек, справок, согласований во всех сферах жизни — это как раз попытка вырвать власть над обществом у бюрократии.

Общий человеческий фон, который граждане не замечают и думают, что таким он был всегда, на самом деле изменился в течение последних 17 лет — с тех пор, как место руководителя государства занял Владимир Путин. Самое интересное, что он был избран на свой первый срок главным образом потому, что являлся руководителем силового ведомства, с которым наши люди привыкли ассоциировать репрессии как таковые. Общество поддержало его, считая, что он способен выполнить заказ на массовую расправу с чуть было не развалившими страну «чикагскими мальчиками», растащившими все промышленные активы олигархами, погрязшими в коррупции чиновниками. Граждане жаждали видеть, как в Сибирь потянутся составы, набитые всеми теми, кто превратил 90-е годы в нескончаемый позор и кошмар для русского народа.

Но новоизбранный президент ограничился точечным укрощением отдельных персонажей, не став призывать к ответственности всех, кто этого по-настоящему заслужил. И вовсе не из-за недостатка ресурсов, хотя и поэтому тоже. Просто это уже был человек нового времени, понимавший, чувствовавший, что каждая человеческая жизнь бесценна и именно это знание требуется постепенно внедрить в новую русскую государственную идею. Поэтому модернизация Путина вовсе не отрицает человека, не меняет реальность вопреки его интересам, как это было при Иосифе Сталине, в ней есть баланс между нуждами государства и базовыми человеческими правами.

По этой причине сравнивать наше настоящее с тем трагическим, хотя и, несомненно, великим прошлым нельзя. Это соотнесение некорректно, а главное — оно провоцирует нас воспроизводить снова и снова давно сданную в утиль людоедскую доктрину о том, что человек — это не более чем крупица, которой можно с лёгкостью пожертвовать во имя счастья детей и внуков. Как показал опыт, принесённые жертвы так и не смогли помочь построить идеальное общество всеобщего процветания, хотя, конечно, у той системы вещей, от которой мы уже довольно далеко ушли, были некоторые свои преимущества.

Я глубоко уверен в том, что тренд народной любви к Сталину есть результат ошибочного отождествления двух правителей, взгляды которых на человека принципиально различны. Едва ли кому-то из нынешних поклонников вождя народов захотелось бы из безопасной и дружелюбной сегодняшней реальности перебраться в реальность беспощадной государственной воли, без устали каравшей и правых, и виноватых. Это разные планеты, на одной из которых жить относительно комфортно, поскольку человек не испытывает страха перед бездушной и слепой махиной государства, обитатель другой неукоренён, безосновен, он всего лишь средство для достижения далёкой и прекрасной цели. Поэтому не стоит рваться в бой ради того, чтобы отстоять честь советского правителя: его опыт неприменим к нашим обстоятельствам, и, поверьте, только единицы, получив возможность перебраться в его время, почувствовали бы себя счастливыми.

Русские унижают русских на границе ежедневно и без всякого намека на смену стилистики. В этом нет ничего от злокозненности и желания унизить. Все происходит механически, с полным равнодушием.

Бывая частенько на границе между Донецкой Народной Республикой и Российской Федерацией, я каждый раз вижу, как на этом самом месте происходит встреча двух Россий.

Одна из них — служилая, чиновная, государственная, другая — опаленная войной, которая длится уже почти три года, буквально закрывающая своим телом все то, что первая Россия, судя по заявленным ею приоритетам внутреннего развития, тоже считает базовыми ценностями: язык, традиции, государство, идентичность.

Вторая Россия, не вылезающая из многотрудного военного похода, в котором она ежедневно теряет своих людей, ни на что не претендует — она знает, что здесь, где происходит место встречи, действует формальный порядок, который необходимо соблюдать.

Казалось бы, государевы люди должны при встрече с теми, кто прибывает с той, воюющей стороны, хмуро ломать шапки в знак уважения, делать все, чтобы облегчить жизнь своим людям, по недоразумению оказавшимся по ту сторону нелепой границы, и испытывать глубочайшую признательность к людям, которые вынуждены нести на своих плечах тягчайшее бремя войны.

Однако встреча происходит чаще всего в совершенно иной тональности.

Одна Россия встречает другую так, как будто та — это не она сама, не такой же кусок русской земли, наконец возвращающийся в родные пределы, а как дальнего надоевшего бедного родственника, явившегося то ли за подаянием, то ли за тем, чтобы вынудить себе чего-то неположенного.

Люди, стерегущие границу, зачастую делают все возможное и невозможное, чтобы превратить процедуру перехода в унизительный, выматывающий душу, длящийся часами ритуал, исполнение которого способно лишить всякого веры в то, что он человек, заслуживающий хотя бы поэтому уважения, да что там уважения — хотя бы подчеркнуто нейтрального отношения к себе.

Но нет, русские унижают русских на границе ежедневно и без всякого намека на смену стилистики.

В этом нет ничего от злокозненности и желания унизить, подвергнуть издевательствам, получить удовольствие, глядя, как мучаются зависимые от твоей воли люди. Нет, все происходит механически, с полным равнодушием, в атмосфере всеобщей анемии и какой-то почти сказочной обломовщины.

В таких ситуациях люди в мундирах напоминают бездушные пластилиновые манекены с недокрученным заводом — они не хамят, не пытаются уязвить или обидеть, они ведут себя никак, безучастные к опаздывающим, нервничающим, сатанеющим в многочасовых очередях людям.

Я сразу скажу, что такое бывает далеко не всегда, что я попадал в смены, когда пограничники выполняли свои обязанности вполне адекватно — документы оформлялись в приемлемом темпе, и даже если очередь была большой и в ней приходилось стоять несколько часов, по ее ходу было видно, что работа идет, никто не манкирует своими обязанностями.

У меня даже есть чувство, что в большинстве случаев бывает именно так, а не иначе. Но я никак не могу разгадать удивительную загадку, почему вдруг этот механизм в иные моменты снижает скорость почти до нулевой отметки и превращается в инструмент по вытягиванию человеческих душ.