Анатолий Краснов-Левитин - Лихие годы (1925–1941): Воспоминания

Тогда я еще не понимал великих слов апостола Павла: «Но есть различия в дарованиях, а Дух тот же. И есть различия в служениях, а Господь тот же. И есть различия в действиях, а Бог тот же, производящий все во всех». (I Кор. 12, 4–6). Это не значит, что я отрекаюсь от идеалов своей мятежной юности. Если можно было бы начать жизнь сначала, я действовал бы точно так же: занимался бы подпольной политической деятельностью и ходил по краю бездны. Но нужны не только бунтари-подпольщики и не только оппозиционеры. Нужны и добросовестные ученые, и скромные труженики-учителя, и набожные священники, и аскеты-монахи, и хорошие, простые труженики, воспитывающие своих детей, растящие честных людей. Только продажная сволочь, карьеристы, сексоты, подхалимы никому решительно не нужны. И им можно сказать старое студенческое: pereat! (Да погибнут!)

Расскажу о трех наших ученых, т. к. именно они воплощают тип интеллигента, который превалировал не только тогда, но с небольшими изменениями сохранился и теперь. Моим непосредственным научным руководителем был Сергей Сергеевич Данилов. Высокий, подвижный, суетливый, вежливый, с голосом как из бочки. Типичный интеллигент. Несравненный труженик. Он начал свою деятельность в 20-х годах. Начал с работы, отдающей «дланью времени» и явно ему навязанной: совместно со своим товарищем, Е. Булгаковым, он выпустил книжку «Государственный агитационный театр» — об одном из ленинградских рабочих театров. Однако и здесь проявилась главная черта С. С. Данилова — научная добросовестность. Я хорошо знаю этот театр, т. к. там после закрытия Передвижного театра работала моя мать. Сергей Сергеевич не упустил ни одного спектакля, ни одной детали из жизни театра. Здесь в основном факты и лишь минимум официального словоблудия. Впрочем, это была первая и последняя «актуальная работа» Сергея Сергеевича. Далее он никогда не переходил рубеж XIX века, и все попытки заставить его писать на советские темы оказывались тщетными. «Бывают у людей разные специальности: один шьет сапоги, другой готовит в столовых обеды, — а я занимаюсь театром XIX века, что Вы от меня хотите?» — таков был ответ Сергея Сергеевича на все приставания. В 30-е годы он написал великолепную работу «Сценическая история „Ревизора“». Никаких рассуждений — выводы делайте сами. Автор рассказал обо всех постановках «Ревизора», начиная с первой постановки — в 1836 году — в Александрийском театре, кончая последней, по тому времени, постановкой в Большом Драматическом театре в Ленинграде (режиссер Терентьев, 1930 год). Он не пропустил ни одной провинциальной постановки, снабдил все это богатым иллюстративным материалом, подробно разобрал игру каждого актера (по отзывам рецензентов и воспоминаниям очевидцев). Обрыскал все библиотеки, просмотрел все русские газеты за 100 лет — вот это, я понимаю, настоящий ученый! Вслед за этим последовали «Сценическая история „Женитьбы“ Гоголя» и ряд исследований, посвященных актерам XIX века: Сосницкому, Щепкину, Ленскому и другим. И все это при неутомимой текущей работе: заведование отделом Истории русского театра в нашем институте, чтение лекций в другом Театральном институте (на Моховой), где готовили актеров.

Самым неприятным для меня тогда было обязательное присутствие на научных заседаниях каждую неделю. Все, о чем там говорилось, мне представлялось ненужным, бездарным, мелкотравчатым. Через много лет после этого, в 1954 году, будучи в заключении в лагере под Куйбышевым, я неожиданно увидел в местной библиотеке книгу: С. С. Данилов «Очерки по истории русского театра». Я об этой книге знал; Сергей Сергеевич много раз мне говорил о своей работе над ней. Взял ее из библиотеки. Прочел и ахнул. Все эти заседания, казавшиеся мне ненужными, нудными, мучительно скучными, вдруг ожили: Сергей Сергеевич не упустил ни одной детали, ни одного доклада, ни одного, даже самого незначительного, изыскания из истории русского театра, разумеется, с ссылками на авторов. И все это вместе сложилось в единую яркую картину.

И ведь всю эту работу приходилось вести в обстановке непрерывной травли, неожиданных качаний из стороны в сторону политического корабля, когда от малейшей прихоти любого прохвоста зависела судьба ученого и сама его жизнь.

Все это не прошло даром: Сергей Сергеевич умер в 1959 году 53-х лет от роду, от гипертонии.

Профессор Данилов в какой-то мере символическая фигура. Часто упрекают нашу интеллигенцию за трусость, за молчание, за то, что она не нашла ответа перед лицом зверств. Неправда! Стиснув зубы, в тяжелых условиях, она продолжала свою работу, развивала русскую науку, русскую культуру. Это и был ее ответ.

Другой ученый — известный профессор Стефан Стефанович Мокульский. Это тоже крупнейший эрудит в области западно-европейского театра. Поляк по национальности, родом из Крыма, он начал свою научную деятельность во времена генерала Врангеля, в Новороссийском университете, эвакуированном в 1918 году из Одессы в Симферополь. После ухода белых некоторое время подвизался в Крыму. Затем перебрался в Питер. Полиглот, знавший почти все европейские языки, Стефан Стефанович был автором лучшей в России Истории западно-европейского театра, автором работ о Мольере, Расине, Гольдони. Он же перевел на русский язык «Театральные мемуары» Гольдони, под его редакцией вышло и полное собрание сочинений знаменитого итальянского драматурга. Человек красивый, симпатичный, умеющий очаровывать. И может быть (да простит мне Стефан Стефанович!), к нему в известной степени можно было бы применить известную характеристику Александра I, сделанную Наполеоном: «Остер, как сабля, тонок, как женщина, фальшив, как морская пена».

Он был остер — речь его была блестяща, насыщена каламбурами, цитатами, неожиданными сопоставлениями и метафорами. Он был тонок. И ему пришлось испить до дна всю ту чашу горечи, которая выпадает на долю всякого серьезного ученого в Советском Союзе. За что только не травили его в 20-е и 30-е годы: за формализм, за эстетство, за космополитизм, за идеализм, за буржуазную идеологию. И каждый раз он выкручивался: в чем-то немножко покается, что-то немножко признает и продолжает себе в том же духе. И все это грациозно, с юмором, с каламбурами, с метафорами, с цитатами. И наконец — насчет «морской пены». Да, пожалуй что и напоминал он «морскую пену». Самый удивительный всплеск Стефан Стефанович показал нам в 1939 году, когда он, «буржуазнейший из буржуазных», — вдруг вступил в партию. Все ахнули от неожиданности. А он ничего. Остался совершенно таким же. Только ходил на партийные собрания и числился где-то на учете. Зато его оставили в покое, и он сделал карьеру. В 1945 году был назначен директором ГИТИСа — Театрального института им. Луначарского (в Москве). Видимо, решил — зачем мне ходить под Машировыми, когда я сам могу быть Машировым. И все это время отводил душу: читал нам лекции по русскому театроведению, отпечатанные впоследствии на стеклографе. Здесь Мокульский был Мокульским: он рассказывал нам и о Ремизове, и о Вячеславе Иванове; старый, добрый, эстетствующий дореволюционный Петербург оживал перед слушателями. Но зоркие были очи у Сталина (в этом ему отказать нельзя). В 1948 году появилась в «Правде» статья: «Об одной антипатриотической группе театроведов». С этого и началась кампания против космополитов и низкопоклонства перед Западом. В числе главных космополитов был назван Стефан Стефанович. Из директоров его выкинули с треском, затем заставили покаяться. Он выступил в своем обычном изящном стиле. Но на этот раз оказалось мало: газеты на него ополчились с дикой руганью. Запахло арестом. Чудом, еле-еле продержался он до 1953 года. Тут стало легче. Но силы уже не те. Минуло 60-летие. Видел его в последний раз в 1957 году, в Институте истории искусств при Академии Наук, в Москве, в Подсосенском переулке. Принял меня с утонченной любезностью (я только что вернулся из лагеря), расспрашивал, видно было, что хочет искренно мне помочь вернуться к научной работе. (Он был добрый человек!) Но меня поразила его наружность — стеклянный взгляд, красное лицо, отсутствующее выражение. Через два года, в 1959 году, он умер на одной неделе со своим старым другом Сергеем Сергеевичем Даниловым.