Анатолий Краснов-Левитин - Лихие годы (1925–1941): Воспоминания

Вспоминая митрополита Серафима, я ловлю себя на том, что невольно им любуюсь: яркая индивидуальность всегда импонирует. В его лице Питер увидел того настоящего барина, о котором я говорил выше. В нем не было ничего искусственного, натянутого, деланного. Он держал себя естественно и просто. Когда его облачали посреди храма, когда он стоял в полном облачении перед престолом, он держался так, как будто был один в комнате, а не перед несколькими тысячами человек, которые не спускали с него глаз. В его молчаливых, повелительных жестах чувствовалась привычка командовать; служил он негромким старческим голосом, благословлял слабым движением подагрических рук, генеральски, снисходительно шутил с духовенством. «Ты когда это успел, такой молодой, получить палицу?» «Что Вы, Ваше Высокопреосвященство, у меня уже дочь взрослая». «Не верю, не верю, пока не увижу, не поверю». Так же просто он говорил с народом: отчитает, отругает, почему плохо стоят, зачем разговаривают, почему поздно приходят к исповеди; народ смущенно молчит… Потом барски снисходительный жест: «Ну, ладно, давайте помиримся». И начинается проповедь.

На первой литургии ему сослужили епископы Николай, Серафим и Сергий. В проповеди после литургии митрополит говорил о послушании; особо он подчеркивал обет послушания, данный монахами, и делал выпады против тех архиереев, которые производят разброд в церкви, назвав их плохими монахами.

В первую же неделю правления митрополит собрал в Новодевичьем сотню священников. Указав им, что «не их дело церковная политика и не им осуждать архиереев», он начал их отчитывать за непорядки, которые успел подметить за одну литургию. Прежде всего, он категорически запретил исповедь во время литургии; затем он запретил общую исповедь. Подметил нарушения церковного устава, заявил, что за небрежность в служении будет беспощадно карать. Началось наведение порядков: епископ Григорий, оставшийся на своей старой позиции, был по настоянию митрополита смещен и переведен в Феодосию. Митрополит с торжеством въехал в лавру. Никто не посмел возражать. Половина братии, правда, перешла к иосифлянам, но собор и основные храмы остались в ведении митрополита. Затем был переведен в Елец епископ Колпинский Серафим. Оставались только два викарных епископа, Николай и Сергий. Впоследствии был рукоположен также епископ Амвросий (Либин) — новый наместник лавры. Таким образом, был восстановлен четкий иерархический централизм: митрополит и три викарных епископа, беспрекословно ему подчиняющиеся. Сам митрополит первое время служил каждое воскресенье в одном из питерских храмов с особым торжеством: тучный, с красным полным лицом, окаймленным седой бородой, он страдал одышкой, с трудом передвигался, но все-таки выстаивал длиннейшие богослужения. Я благодарен владыке за то, что он открыл для меня сущность литургии. После служения он всегда разъяснял смысл пресуществления. В кратких, но сильных словах разъяснял, как сильна молитва после пресуществления даров: «Дух Святой, — говорил владыка, — пресуществляет на Престоле Дары, но Он сходит и на каждого из вас, обновляет ваши духовные, умственные силы, всякая молитва, если она приносится от всего сердца, будет исполнена». И когда митрополит после благословения Даров преклонял колени, припав лицом к Престолу, вся церковь падала ниц.

Ни одна мелочь не укрывалась от его взгляда: «Что с Вами, дитя мое, почему Вы такой бледный? — спросил владыка у меня летом после литургии. — Вы чем-то больны?» Действительно, через два дня я слег: у меня оказался паратиф.

По пятницам в Знаменской церкви, у Московского вокзала, митрополит читал акафист преп. Серафиму. Читал наизусть, а после акафиста беседовал с народом. В одну из таких бесед он подробно рассказал историю прославления преп. Серафима, причем всячески подчеркивал роль императора Николая II. О иосифлянах митрополит говорил довольно снисходительно; однако обновленцев бичевал с фанатичной резкостью. Но изумительнее всего его полумонархические проповеди. В этом отношении он превосходил даже иосифлян. Помню его проповедь 10 августа 1930 года в храме Смоленской Божией Матери в рабочем районе, в селе Смоленском, в день престольного праздника. Митрополит говорил об особой милости Божией Матери к Земле Русской. Эта любовь явилась в многочисленных иконах Божией Матери на Святой Руси. Но росли наши грехи и беззакония и… здесь рывок вперед, взмах руки, старческий голос крепнет: «И Божия Матерь отступила от нас, и скрылись святые чудотворные иконы Царицы Небесной. И пока не будет знамения от святой иконы Божией Матери, не поверю, что мы прощены. Но я верю, что такое время будет и мы до него доживем».

…1930 год, начало пятилетки, колхозный переворот, разгар борьбы против «классовых врагов»… А герой Плевны и в старости остался верен себе.

Интересна богословская концепция престарелого митрополита: мир был сотворен Богом для того, чтобы человек служил Ему, но человек восстал против Бога и борется с Ним. Бог все дал людям, но человек отверг Его дары. Митрополит вспоминал икону во Владимирском соборе в Киеве: распятие, а наверху Бог Отец показывает на него руками: «Я все вам дал, больше ничего не могу дать». Когда окончательно выяснится, что мир не может служить Богу, мир погибнет, и будет новое небо и новая земля.

Митрополит постоянно говорил о Божией Матери, указывал на образ преп. Серафима, отстаивал идею русской святости, идею русского народа богоносца. Народ богоносец должен пройти через горнило испытаний, чтобы, очистившись в нем, явить миру чистое золото веры Христовой.

Проповедуя все это с высоты митрополичьей кафедры, митрополит Серафим управлял епархией твердой, властной рукой. Епископ Николай (в недавнем прошлом крупнейший церковный деятель) сошел на роль простого викарного епископа. Отцы Николай Чуков, Леонид Богоявленский и другие крупные деятели также сошли на роль обыкновенных протопопов.

Митрополит приехал к нам 75-летним старцем, уехал от нас в 80 лет. Тяжело больной, страдающий гипертонией, подагрой, склерозом, митрополит, однако, не утратил ни ясности мысли, ни глубокой преданности своим убеждениям, но у всякого есть своя ахиллесова пята. Нашлась она и у старца-митрополита.

Сразу после приезда в Питер в окружении митрополита появился нахальный, дегенеративный мальчишка N сначала в качестве иподиакона, а потом келейника. Митрополит, одинокий, старый человек, привязался к нему, как к сыну. Истоки этой привязанности те же, что и у Патриарха Алексия к семье Остаповых; подобные факты я видел почти у всех старых одиноких людей, какое бы положение они ни занимали. Печально, однако, что N оказался проходимцем.