Фрэнк Брейди - Конец игры. Биография Роберта Фишера

Это повлекло за собой новые осложнения. Жаклин Пятигорская (урожденная Ротшильд, член одной из богатейших семей Европы) была одним из спонсоров матча и оплачивала расходы участников. Она была замужем за виолончелистом Грегором Пятигорским, который как раз в то воскресенье давал концерт в Лос-Анджелесе. Чтобы она могла посетить концерт мужа, Жаклин попросила перенести начало партии на 11 утра. Когда Бобби, классическая «сова», услышал о новом изменении расписания, то немедленно выразил протест. Он просто не мог играть так рано, заявил Бобби. «Это нелепо». Бобби также не понимал, почему он должен учитывать интересы госпожи Пятигорской. Она могла прийти на партию и после концерта, она еще наверняка не окончится.

В турнирном зале — отель «Беверли Хилтон» — часы Бобби запустили ровно в 11.00. Решевский мерил шагами сцену, несколько зрителей терпеливо наблюдали за происходящим, и когда ровно в полдень красный флажок рухнул, судья объявил, что Фишеру засчитывается поражение за неявку. Тринадцатую партию наметили играть опять в Нью-Йорке в «Эмпайр»-отеле. Бобби сообщил, что хочет продолжать матч, но что следующая партия должна считаться двенадцатой. Он не хотел играть обремененным несправедливым поражением, одно очко могло решить судьбу всего матча.

И вновь Решевский нервно ходил по сцене, ожидая прибытия Бобби, на этот раз, чтобы сыграть тринадцатую партию. Около двадцати зрителей, а также большое число журналистов и фотографов находились в зале, глядя на одиноко стоящий шахматный столик и шагающего Решевского.

По истечении часа И. Горовиц, судья, объявил, что Фишеру присуждается поражение ввиду неявки. Затем Вальтер Фрайд, президент Американского шахматного фонда, только что ворвавшийся в помещение и узнавший о неявке Фишера, заявил, что победа в матче присуждается Решевскому. «Фишер нам к виску приставил пистолет», — позже заявил он, объясняя причину неожиданного прекращения одного из самых важных матчей в истории американских шахмат.

Бобби впоследствии подал в суд на Решевского и Американский шахматный фонд, требуя возобновления матча и исключения Решевского из всех соревнований до тех пор, пока не будут урегулированы спорные вопросы. Иск пролежал в суде многие годы и, в конечном счете, был оставлен без удовлетворения. Хотя два соперника впоследствии не раз встречались за шахматной доской в других турнирах, «Матч Века», как его окрестили, пал жертвой закоренелой привычки Бобби вставать поздно и слишком длинной тени от шахматного патронажа.

Бобби поднялся на лифте на тридцатый этаж небоскреба на 110, Вест-фортис-стрит, расположенного на краю Швейного квартала, где служитель указал ему на дверь со словами: «Вверх по металлическим ступеням». Бобби начал карабкаться по витой лестнице всё выше и выше, через четыре пролета. «Это ты, Бобби?», — раздался голос откуда-то сверху. Вопрос задал Ральф Гинзбург, журналист, собиравшийся взять интервью у Бобби для журнала «Харпер».

Бобби провели в странный круглый офис размером с небольшую гостиную, расположенный в башне здания с окнами во все стороны. Всё было по-флотски серым: пол, стены, ящики с документами, стол и два стула. Комната еле заметно качалась от ветра, свистевшего сквозь башенные шпили.

Гинзбург, 32-х лет, носил очки в роговой оправе и рано полысел. Любящий рисковать журналист, он раньше работал на журналы «Лук» и «Эсквайр», также был автором двух книг, включая историю линчевания в Америке. Умный и предприимчивый, он говорил громко и быстро с бронкским акцентом, и гордился «сенсационностью» своих материалов. Впоследствии он попал в тюрьму по обвинению в непристойности за публикацию в журнале статьи под названием «Эрос».

Про Гинзбурга знать это нужно не только потому, что его статья, посвященная Бобби, в следующие сорок лет использовалась в качестве источника другими писателями и биографами, но также из-за того, что она отрицательно повлияла на жизнь Бобби и породила в нем вечную подозрительность в отношении журналистов.

При подготовке к интервью Гинзбург прочитал классическую работу Элиаса Канетти «Аутодафе», написанную за восемь лет до рождения Бобби. Героем рассказа, который помог Канетти стать нобелевским лауреатом по литературе, является человек по имени Фишерле, мечтающий стать чемпионом мира но шахматам. После завоевания титула он планирует изменить свое имя на Фишер, и, став богатым и знаменитым, обязательно сошьет себе «лучшие костюмы у лучшего портного» и будет жить в «огромном дворце с настоящими ладьями, конями и пешками».

В статье Гинзбург цитировал Фишера, якобы говорившего, что он станет покупать костюмы, рубашки и ботинки у лучших портных по всему миру и «наймет лучшего архитектора, чтобы тот построил его [мой дом] в форме ладьи… со спиральными лестницами, парапетами и т. п. Я хочу прожить оставшуюся жизнь в доме, построенном в виде ладьи».

Статья, содержавшая и другой провокационный материал, стала сенсацией и послужила основой для многих вопросов, которые Бобби постоянно задавали в разных интервью и годы спустя. Когда вслед за «Харпером» широко читаемый в Англии журнал «Чесс» перепечатал статью полностью, Бобби мертвенно побледнел и закричал: «Эти ублюдки!»

Бобби настаивал, что статья перевирает им сказанное и вырывает цитаты из контекста. Например, он никогда не говорил Гинзбургу, что хочет «избавиться от своей матери». Да, действительно, Регина уехала из дома с маршем мира, встретила мужчину, вышла за него замуж и обосновалась в Англии. Она сказала, что ему, очень независимому подростку, вероятно, лучше будет жить одному; как многие матери, она души в нем не чаяла и постоянно пыталась ему помочь, иногда выходя за допустимые рамки, что его раздражало. Они с Бобби поняли, что, живя один, он сможет вымерять свой жизненный шаг по собственному разумению, но негативная интерпретация Гинзбургом их отношений абсолютно неверна. Бобби и его мать любили друг друга.

Прослушивание пленки и чтение «расшифровки» Гинзбурга интервью могло разъяснить, что говорил тинэйджер, а что — нет, но Гинзбург заявил, что все пленки он «затер». Если так, то это очень странно: большинство профессиональных журналистов сохраняют записи на случай, если их обвинят в клевете или вмешательстве в частную жизнь. Всю правду уже не узнать, но даже если Гинзбург передал дословно всё сказанное Бобби, это очень жестокая журналистика на уровне хулиганства, ведь статья выставляла неопытного тинэйджера необразованным человеком, гомофобом и женоненавистником, что правдой не было.

И до этого случая Бобби относился к журналистам с подозрением. Но статья Гинзбурга вызвала в нем неугасающую бурю и создала недоверие к журналистам, которое он сохранял всю оставшуюся жизнь. Если его спрашивали об этой статье, он переходил на крик: «Я не хочу говорить об этом! Не упоминайте при мне имя Гинзбург!»