Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

О самих Оттенах мне бы хотелось рассказать поподробнее именно потому, что для нас с Ларисой в Тарусе не было людей ближе, чем они. У них можно было не только новостями поделиться, но и просто приятно потрепаться. Хозяин дома прожил интересную жизнь, много знал того, что уже стало достоянием истории. Его знакомства, дружеские и служебные связи 1930-1950-х годов были очень обширны. Оба они были людьми начитанными и служили нам своего рода энциклопедией.

Я уже упоминал, что первоначально я с недоверием относился к этой паре. Но это недоверие и недоброжелательность опирались не на знакомство с конкретными людьми, а на принцип, который не отвергнут мной и сейчас: человек ответственен за все, что происходит в его стране при его жизни. И поэтому все, кто в разгул сталинского деспотизма служил этой системе и занимался какой-то деятельностью, в том числе и чисто научной, без исключения рассматривались мной как соучастники неслыханных преступлений перед страной и народом.

Но, наверное, не с одним мной так происходит, что когда речь идет не о конкретном человеке, а вообще, то это одно дело, и решается проблема довольно примитивно. И все совершенно иначе, когда тебе приходится иметь дело с конкретными людьми. Тут начинается выделение из общей массы конкретного человека и определение его личной вины и доли ответственности.

Опять повторю, что такое отношение у меня не только к тем, кто благополучно пережил террор. Я так же отношусь и к так называемым жертвам террора. Многие из них повыходили из лагерей, ссылок и поселений, были реабилитированы. Но ведь большинство из них пострадали не потому, что они противились террору или чем-то провинились перед советской властью. Просто самая передовая в мире общественно-политическая система гарантировала каждому гражданину расправу независимо от его заслуг или его вины. И садились они, и расстреливались по раскладке: кому что выпадет.

Доброта и отзывчивость Николая Давыдовича и Елены Михайловны были искренними, и к тому же постепенно нам становились известны некоторые факты их биографий. Все это способствовало тому, что постепенно мои недоверие и подозрительность сменились на уважение и привязанность.

Уже одно то, что они не боялись принимать у себя дома всех, кого хотели, и рисковали из-за этого потерять доверие властей, говорит о многом. Они, чувствовалось мне, и раньше не очень-то располагали особенным доверием власти, но с тех пор, как приютили у себя бесквартирных Футмана и Гинзбургов, их авторитет быстро падал. И власти, особенно местные, этого и не скрывали.

На работе у меня дела между тем продвигались в направлении выхода на самостоятельную работу. Вскоре я получил себе машину-развалюху. Это был дряхлый и потрепанный ЗИС. Они, как известно, выпускались под маркой ЗИС только до 1956 года, когда завод переименовали в ЗИЛ. Значит, моя машина была не позднее 1956 года выпуска, то есть ей было уже около двадцати лет. И собирать мне ее пришлось, как и всегда приходится большинству курсантов, по винтикам и гаечкам. О получении запчастей со склада нечего было и думать. Запчасти я доставал обычным путем: шлялся по свалкам и выискивал старье, отмачивал его в солярке, чистил и ставил. Иногда покупал что-нибудь сам с рук у других шоферов. Так или иначе, но я все же собрал эту тачку, не хватало каких-то мелочей, но меня торопили выезжать в рейсы и давать план по перевозкам. Ни один механик не выпустил бы мою машину с территории автохозяйства, в таком непригодном виде она была. Самым серьезным из недостатков было то, что не было спускного клапана в воздушном баке для тормозов. Я облазил все свалки в надежде найти эту часть машины, но ничего не попадалось. Завгар и механик на меня злились за то, что долго простаиваю на ремонте, и гнали меня на выезд. На мои просьбы дать клапан я получал стандартный ответ: ищи сам.

В конце концов мне механик велел пойти к токарю и выточить заглушку вместо клапана.

Токарь мне выточил заглушку из стали, и я ввернул ее. На следующий день меня наконец-то выпроводили механик с завгаром в первый рейс: в Ферзиково, за мукой на элеватор. Так как мука предназначалась для хлебозавода, я должен был заехать на него за грузчиками. Вместе со мной выехала еще одна машина, которая постоянно возит муку. Оказалось, что грузчики перед выездом собираются купить и распить бутылку водки и поэтому поедут со своим старым шофером, а мне можно было или ждать их, или ехать первым и ждать их в Ферзиково. Я прикинул, что если я поеду со старым шофером, то могу не угнаться за ним и вообще мне будет труднее ехать с кем-то еще. И я решил, что лучше поеду потихоньку, не торопясь, один. Ехать мне нужно было мимо дома, и я решил похвастать своей машиной. Лариса говорила, что, когда я отъезжал от дома, моя тачка гремела так, будто двинулась с места сотня расхлябанных и несмазанных телег. Я опасался, что обязательно сломается что-нибудь в машине и мне придется кукарекать среди дороги. Но скоро я успокоился, а где-то на спуске под Петрищево, когда скорость была километров 50–60, я вдруг скорее почувствовал, чем услышал глухой выстрел за спиной. Я еще не понял, в чем дело, и решил затормозить, чтобы остановиться и осмотреть машину. Нажав на педаль ножного тормоза, я обнаружил, что воздуха в системе нет. Глянул на прибор, а там стрелка стоит на нуле. И тут я догадался, что что-то случилось с баком для воздуха или с клапаном. И мне, что называется, «повезло»: машина сама по себе взвыла и понеслась вниз, стремительно набирая скорость. Вот тут-то я и растерялся. Я ударил несколько раз ногой по педали газа, стараясь убедиться в исправности, но машина газовала, не обращая на это внимания. Я не мог понять причину этого, а скорость все нарастала. Я старался только не выпустить баранку или не съехать на большой скорости в кювет: он здесь был крутой, с откосом высотой метра в три-четыре. Только что прошли дожди, и дорога была в лужах. Внизу под откосом проходила дорога для тракторов-лесовозов: глина, местами сплошные лужи, не дорога, а месиво. В зеркало было видно, что сзади за мной идет на близком расстоянии «скорая помощь». Она приготовилась меня обгонять. Навстречу шел лихач: самосвал на большой скорости ехал не по своей стороне, а посередине проезжей части. Машина сзади, выйдя из-за меня для обгона, зашла обратно. Я хотел воспользоваться ручным тормозом, но решил обождать: сейчас, воспользуйся я им, в меня сзади врежется от неожиданности «скорая помощь». А лихач в самосвале высунул всю голову из кабины и держит на баранке только одну руку, вторую свесил в окно. Боясь на большой скорости столкнуться с ним, я решил ближе прижаться к краю шоссе, но или слишком повернул баранку, или меня занесло; я почувствовал, что машина пошла вниз под откос. На мое счастье, я случайно повернул баранку еще больше по часовой стрелке, и машина почти развернулась перпендикулярно шоссе и стремительно выскочила на размытую тракторную дорогу. Если бы я не вывернул круто баранку, а попытался бы выправить на большой скорости машину, сползая с откоса, я бы не раз перевернулся вместе с машиной, и неизвестно, чем бы для меня кончился этот первый и последний самостоятельный рейс. Внизу машина продолжала реветь, и я увидел, что она прет прямо на телеграфный столб на железобетонном пасынке. Попробовал я вывернуть машину и увести ее от столкновения со столбом, но безуспешно. Под колесами была раскисшая глина, машина совершенно не слушалась руля. Я успел заметить, что колеса вывернуты до предела, машина идет юзом. У меня только мелькнуло в голове, что от столба мне не уйти и что сзади шла «скорая помощь». Врезался я в столб как по точному расчету: серединой бампера. Машина сразу заглохла. Я не поверил, что со мной ничего не случилось. Ушиб только грудь о баранку. Впереди видел бетонный пасынок столба, переломленный ниже радиатора. Бетон потрескался, и обнажилась арматура. Столб лежал на кабине, я вылез из кабины и стал сталкивать его на землю. А на краю дороги остановилась «скорая помощь» и из нее вышли шофер и врач в белом халате. «Скорая помощь» была наша, а врач делала нам комиссовку перед выездом в рейс.