Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

Узнав меня, она спросила, не спускаясь с шоссе:

— Марченко, вы не пострадали?

— Я-то нет, кажется.

— А вы что, успели выпить?

Я был доволен, что все хорошо кончилось, и позволил себе пошутить:

— Долго ли умеючи!

Она позвала меня к себе и, когда я поднялся, попросила дыхнуть на нее. Обнюхав меня внимательно и не обнаружив признаков опьянения, она удивилась:

— Что же вас туда понесло? — Она показала вниз на машину.

— А интересно было попробовать прочность столбов.

Она покачала головой, а шофер подивился и высказал мнение, что я родился в рубашке. Остановилось еще несколько машин, и они меня скоро вытащили на буксире на шоссе. Я попробовал завести машину, и она заработала как ни в чем не бывало. Не было полностью одной фары, не было лобового стекла, бампер наполовину лопнул, пробил и смял радиатор. Воды в радиаторе не было — вытекла. Мне надавали шофера ведер и советовали набирать в канавах воды, обвешиваться ведрами с водой и потихоньку добираться в гараж. Так я и сделал.

Наполнив у очередной канавы радиатор и все свои емкости, я ехал и через каждые пятьсот метров подливал воду в радиатор. Когда емкости пустели, я снова наполнял их и потихоньку приближался к Тарусе. Уже в самом городе я заправлялся у колонок несколько раз.

Все же доехал я до гаража своим ходом и этим мог гордиться.

Механик с завгаром не отчитывали меня, так как на такой неисправной машине не имели права меня выпускать, и сами еще были рады, что все так закончилось. Но после того, как я через пару дней привел машину в прежний вид, меня вызвал к себе начальник отдела кадров и предложил:

— Подавайте заявление об увольнении по собственному желанию. У вас ведь плохой слух. Я не знаю, как вы учились на курсах.

— Это что, наказание за аварию?

— Да нет, за аварию наказывать нужно больше механика, а не вас. Просто я не хочу брать ответственность на свою шею.

— Какую ответственность?

— Если с вами что случится, то с вас и спросу не будет: вы не годитесь работать шофером по состоянию здоровья. Увольняйтесь по собственному желанию — так будет всем лучше.

Так я и уволился с шоферов.

Своего сына мы решили крестить. Этот вопрос для нас был давно решенным, и мы просто приурочили день крещения ко дню святых апостолов Петра и Павла.

Крестить сына мы решили не потому, что оба были религиозными. И Лариса, и я до сих пор не определили своего отношения к религии. Ведь мы выросли в атмосфере оголтелого атеизма, как и все наши сверстники.

Что касается меня, то в раннем детстве, как мне помнится, на меня скорее могла влиять религия, а не атеизм. Это объясняется тем, что мое детство совпало с военными годами, тяжелыми для большинства нашего народа. Государственный атеизм поубавил свою активность, а религия в какой-то степени даже если и не стала прямо поощряться, то, во всяком случае, гонения на нее немного уменьшились. Появление священников сопровождалось слухами о том, что их повыпускали из тюрем и лагерей. Пооткрывались закрытые раньше церкви. По-видимому, власти не без оснований считали, что церковь вовсе не «опиум для народа», хотя бы в годину испытаний и бедствий. Старый прием большевиков: в борьбе с более сильным врагом (а фашизм был врагом смертельным к тому же!) можно временно примириться с более слабым. Тем более после победы никто и ничто не помешает вновь расправиться с религией.

На наших глазах наши матери, проводившие своих мужей на фронт, становились набожными. Они читали молитвы и молились Богу, прося у него защиты для своих близких на фронте и для себя. Очень хорошо помню свою мать, которая каждую ночь, ложась спать, шептала молитву. Даже меня обучала читать молитвы.

Но вот пришла желанная победа, и жизнь постепенно приобретала свои прежние черты. Исчезали священники. Не знаю, как в других городах, но в нашем церковь превратили в пожарную часть и город остался без церкви. Если у кого-то возникала необходимость в священнике, то за ним можно было обратиться только в соседний городок Каинск. Это когда-то он был Каинск, а в советское время его переименовали в Куйбышев — в честь отбывавшего здесь не то ссылку, не то каторгу видного большевика В. Куйбышева. Он в то время был раза в четыре меньше Барабинска и удален от него на пятнадцать километров.

Я и мои сверстники сразу после войны пошли в школу. А в советской школе, как известно, религии не только не место, но она даже всячески изгоняется. И родители наши, под тяжестью ли новых забот, освободившись ли от переживаний военных лет, постепенно стали терять свою религиозность, хотя мы регулярно праздновали все религиозные праздники. И праздновались они не менее торжественно, чем официальные советские. Разница была в том, что если наши отцы-паровозники являлись на работу под хмельком или прогуливали совсем в праздник светлого Октября или Мая, то им почти прощалось. Во всяком случае, крупными неприятностями это не грозило. Но не дай бог, если рабочий прогулял, или опоздал, или явился под хмельком в праздник религиозный! Ему не миновать наказания вплоть до увольнения с работы.

А мы проходили через пионеры и комсомол. Постепенно религия, церковь, священник — все это становилось каким-то далеким прошлым, пережитком, заслуживавшим лишь презрения и насмешки.

«Религия — опиум для народа» — это определение К. Маркса вдалбливается каждому советскому человеку с пеленок.

Как-то так вышло, что атеиста из меня все же не получилось. Но не стал я и религиозным.

И этот мой, так сказать, нейтралитет говорит как раз в пользу религии. Ведь несмотря на оголтелый атеизм, которым проникнута вся наша действительность, у меня сохранилось уважение к религии и сочувствие к верующим.

Конечно, это можно приписать и обычному в таком случае противодействию действительности. Не может же нормальный человек хотя бы не сочувствовать избиваемому на глазах его. А с религией в нашей стране происходит именно это: ее избивают и не дают защищаться.

Человеку, с детства воспитанному в религиозном духе, легче остаться верующим, даже если он попадает в окружение атеистов. Гораздо труднее, когда человек вырос в таком окружении. Ему необходимы определенные обстоятельства, чтобы прийти к религии. Могу сказать о себе откровенно, что житейские хлопоты и суета повседневности как-то не дают возможности сосредоточиться и поразмышлять на эту тему. Всегда кажется, что житейские проблемы сегодня более важны, а религия и Бог могут подождать до более удобного случая.

И только смерть близкого или знакомого человека или даже вовсе незнакомого на какой-то миг вдруг что-то пошевелит в душе, как бы напоминая и заставляя задуматься о неизвестном.