Лариса Богораз - Мы здесь живем. Том 3

Еще более жестокий голод царит во Владимирской тюрьме, в лагерях особого режима, где содержится также немало политзаключенных.

По сравнению с постоянным недоеданием другие «меры воздействия» кажутся более безобидными. Однако нельзя хотя бы не упомянуть о некоторых из них: лишениях свиданий с родными, стрижке наголо, запрещении носить свою одежду (в том числе теплое белье зимой), препятствиях в творчестве, в отправлении религиозных обрядов.

Жалобы и заявления заключенных в Прокуратуру, в Президиум Верховного Совета СССР, в ЦК КПСС многоступенчатым путем непременно возвращаются в лагерное управление: высшие органы пересылают их в МООП, в ГУМЗ [6], а оттуда по инстанциям они так или иначе попадают в руки тех, на кого жаловались, — «для проверки». Естественно, что результат жалоб один: лагерная администрация отвечает, что «факты не подтвердились», «наказание вынесено правильно», а положение жалобщиков становится невыносимым — иногда их даже переводят в тюрьму или на камерное содержание за очередное «нарушение режима». Поэтому недовольным заключенным офицеры-воспитатели нередко говорят: «А вы жалуйтесь на нас, жалуйтесь, пишите, это ваше право». А некоторые, попростодушнее, увещевают: «Ну, зачем вы протестуете, сами же знаете, администрация всегда найдет повод вынести взыскание любому заключенному. Только себе хуже делаете, надо приспособиться…»

И действительно, «Положение о лагерях и тюрьмах», утвержденное Верховным Советом в 1961 году, дает лагерной администрации практически неограниченные возможности применять меры физического и морального воздействия. Запрещение продуктовых посылок, лишение ларька, голодная норма питания, лишение свиданий, карцер, наручники, камерное содержание — все это узаконено «Положением» и применяется по отношению к политзаключенным.

Лагерной администрации эти меры тем более по душе, что среди «воспитателей» немало работников сталинских концлагерей, привыкших к неограниченному произволу (впрочем, тоже соответствовавшему принятым тогда инструкциям).

Бесправное положение заключенных приводит к страшным и губительным формам протеста: к голодовкам, членовредительству, самоубийствам — заключенный среди бела дня идет на запретку, на проволоку, и там его пристреливает часовой «за попытку к бегству».

Я не знаю, существует ли сейчас, в 60-е годы, еще где-нибудь в мире, кроме нашей страны, такой статус для политзаключенных: узаконенное бесправие, плюс узаконенный принудительный труд. Я уверен в одном: эти условия возможны у нас лишь потому, что никто о них не знает, кроме их организаторов и исполнителей. Если бы о них знала общественность — как могли бы вы протестовать против положения политзаключенных в других странах? Пока же только наши политзаключенные, читая эти протесты в газетах, могут оценить чудовищную двусмысленность ситуации, крайнюю противоречивость между пропагандой «на вынос» и практикой у себя дома.

Некоторые из вас несут прямую ответственность за существующее положение; ответственность других определяется их гражданской позицией. Но я обращаюсь к вам как к своим согражданам: все мы равно ответственны перед своей родиной, перед ее молодежью, перед ее будущим. Довольно и того, что поколение 30-40-х годов позволило совершать преступления именем народа; нельзя, недопустимо проявить снова такое преступное равнодушие, сделавшее тогда весь народ соучастником кровавых преступлений.

Я призываю вас:

Требуйте гласного расследования положения заключенных.

Требуйте широкого опубликования «Положения о лагерях и тюрьмах»; добивайтесь установления специальных правил по содержанию политзаключенных.

Требуйте опубликования норм питания заключенных.

Требуйте немедленного отстранения от «воспитательной» работы кадров сталинских концлагерей и лиц, которые в настоящее время проявили жестокость и бесчеловечность в отношении заключенных.

Требуйте гласного суда над ними.

Наш гражданский долг, долг нашей человеческой совести — остановить преступления против человечности. Ведь преступление начинается не с дымящихся труб крематориев и не с пароходов на Магадан, переполненных заключенными, — преступление начинается с гражданского равнодушия [7].

А. Марченко

г. Александров

Владимирской обл.,

ул. Новинская, 27

2 апреля 68 г.

Направляю Вам копию письма, которое я отослал в апреле 1968 г. по указанным адресам. Я получил ответ лишь от Исполкома общества Красного Креста и Красного Полумесяца СССР — копию этого ответа также направляю Вам. Кроме того, я получил ответ от писателя К. Симонова, но это было личное письмо мне.

Ответ общества Красного Креста СССР, по-моему, не соответствует гуманным целям этой организации. Поэтому прошу Вас, г. Президент, направить в СССР представительную миссию МККК для обследования положения советских политических заключенных в мордовских лагерях (Мордовская АССР, ст. Потьма, Дубравлаг, лагерные отделения № 11, № 17, № ю; № 3 — больничная зона; г. Владимир, Владимирская тюрьма) и оказания им необходимой помощи (эта моя просьба — почти буквальное повторение обращения Исполкома СОКК и КП СССР по поводу положения политзаключенных Индонезии — прилагаю изложение обращения в газете «Известия» от 22 июня 68 г.

Прошу также МККК присоединиться к требованиям, изложенным в письме.

А. Марченко

4 июля 1968 г.

Я обращаюсь к вам накануне начала переговоров в Женеве. На этом совещании будет обсуждаться вопрос о разрядке напряженности в Европе, о путях достижения этого — в том числе о культурном обмене, обмене идеями и информацией, о свободном передвижении людей. Вам, может быть, эти проблемы кажутся не первостепенными, так как у вас они решены или решаются цивилизованными методами. На протяжении 56 лет истории нашего государства граждане платили и платят жизнью или свободой за попытку осуществить самые элементарные права, необходимые для духовной жизни человека. И вот сейчас впервые забрезжила надежда, что и мы можем приблизиться в этом отношении к цивилизованному миру. Эта наша надежда может осуществиться, если вы нам поможете.

Вначале я хотел адресовать свое обращение правительствам — участникам совещания. Но сообщения последних дней (интервью Брандта, заявление Киссинджера) заставили меня отказаться от первоначального варианта и обратиться к тем, кто не связан политической дипломатией и руководствуется совестью, нравственными принципами.