Лариса Богораз - Сны памяти

Своим мемуарам я даю название «Сны памяти», имея в виду то толкование этого понятия, которое дает ему Б. Хазанов в «Предисловии автора» к роману «Антивремя». В этом названии и в этом толковании меня привлекает возможность нанизывать эпизод за эпизодом в своих мемуарах, не заботясь ни об их последовательности, ни об их взаимной связанности. Можно предположить, что сама моя жизнь выстроит их во взаимообусловленный ряд. Таким образом, работу по упорядочению отдельных отрывков я как бы передаю на усмотрение читателя, а себя от этого труда освобождаю. При этом каждый читатель вправе упорядочить их на свой собственный манер, и моя жизнь приобретает множество трактовок, что, видимо лучше всего соответствует реальности.

Сейчас, когда я пишу свои воспоминания, мне уже за 70 лет. Самое время спросить себя — удалась ли мне моя жизнь. Этот же вопрос я когда-то задала моему отцу, лет за пять до его кончины. Отец сказал: «Да, мне во многом повезло» И дальше обстоятельно отметил свои жизненные удачи: «Повезло, что меня посадили еще в 36-м году, и моя лагерная судьба оказалась удачнее, чем у многих других».

Эти жизненные успехи были, конечно, не единственные из перечисленных отцом удач. Но запомнились именно они. Наверное, из-за их парадоксальности.

Так вот, если вернуться ко мне, к моей оценке моей жизни — я тоже считаю, что мне в жизни очень повезло. «Не знаю, октябрили» ли меня — был такой коммунистический обряд вместо крещения ребенка; правда, я думаю и насколько мне известно, надо мной такую процедуру не производили. Возможно, потому, что было мало шансов, что я, недоношенный и щипцовый ребенок, вообще выживу, даже имя мне дали полтора-два месяца спустя после рождения. Имя, говорят, я сама себе выбрала — вытащила из предложенных мне и написанных на бумажках именно Ларису. Но, может быть, при этом присутствовали, хотя и не были приглашены добрые феи, и подарили мне подарки по своему усмотрению: замечательных, добрых, умных и даже талантливых людей, с которыми мне повезло встретиться и подружиться в жизни; массу интересных, ярких событий и впечатлений. События, что и говорить, были не всегда во благо — видимо, все же среди дарительниц затесалась и злая фея. Главный же подарок, которым я из суеверия боюсь хвастаться, — это моя семья. Красивая, умная, талантливая мать. Добрый, мудрый, обаятельный, любящий отец. Два сына, о которых я опять же из суеверия не буду произносить хвалебных слов. И еще немало подарков, о которых я вспомню по ходу дела. Сказанное выше определяет структуру написанного ниже.

Я не хотела строить свои мемуары в хронологическом порядке, по-моему, это скучновато. Но все-таки некоторые этапы жизни придется обозначить: предыстория (т. е., родословная), детство, отрочество, мои университеты и т. п. В каждом из этих разделов я постараюсь выделить следующие части: казусы (т. е., событийную часть), персонажи, главные (внешние) впечатления — ну, а дальше как Бог даст.

Я родилась в 1929 году на Украине, в г. Харькове. Харьков тогда был столицей УССР. В Харькове находилось правительство Украины, все центральные республиканские учреждения, здесь открывались первые высшие учебные заведения, В 1934 г. столицу вместе со всеми ее атрибутами (конечно, кроме монументальных строений) и соответствующими чиновниками перевели в Киев. С тех пор и по сию пору Харьков называют «друга столиця Украины».

1929 год советская история называла «годом великого перелома» — началась сплошная коллективизация, «уничтожение кулака как класса», разрушение сельского хозяйства страны, сопровождавшееся страшным голодом на селе, «голодомором». Но я не хочу начинать историю моей жизни с мрачных и даже страшных картин, тем более, что такими я вспоминаю их только теперь (во всяком случае, уже взрослой). И все-таки одну запомнившуюся мне с младенчества на всю жизнь картину постараюсь описать. Меня на руках несут в ясли. Против нашего дома (это была тогда улица Дарвина) стоял другой дом — особняк с широким крыльцом, кажется, Дом архитектора. Зимой, по утрам на этом крыльце лежали страшные, опухшие тела крестьян, которым удалось ночью доползти до города, и здесь они умирали. Когда меня несли из ясель, на крыльце уже никого не было. Объяснение этой страшной картины я получила от кого-то из взрослых, конечно, много-много лет спустя, но саму страшную картину помню сейчас, как если бы она и сейчас была перед моими глазами.

Не было ни пианино, ни романса! Ни пасьянсов! Гостиной тоже не было. Вопрос: А была ли бабушка?

Конечно, была, даже, как полагается, две — но ни одной я никогда не видела (обе умерли задолго до моего рождения), не осталось, разумеется, ни портретов — откуда быть портретам в бедных еврейских семьях? — ни фотографий: мамин отец, мой дедушка, считал, что фотографироваться — большой грех. А вторая бабушка, папина мать, умерла, когда он был младенцем, когда и фотография была редкостью, во всяком случае, в той среде, к которой относилась семья папы.

Но даже имен моих бабушек не сохранилось — теперь уж, после смерти моих родителей и всех родственников старшего поколения — ни в чьей памяти.

Имена дедушек легко восстановимы, по отчествам папы и мамы: Аарон и Самуил.

О более отдаленных предках — прадедушках, прабабушках и другой прародне — нечего и говорить. Вместо семейной истории у меня семейная мифология.

Я помню себя с очень раннего младенчества, пожалуй, раньше, чем с года. Первые воспоминания, как это обычно бывает, обрывочные.

Самое первое — пожар в нашей комнате (потом мама говорила, что в то время мне было чуть ли не меньше года), помню не по позднейшим рассказам, т. к. ясно помню широкий темный коридор, куда меня выставили, спасая от огня, и соседку, которая забрала меня к себе, и ее больного ребенка. Пожар, видимо, был незначительный, и после него мы еще года два-три продолжали жить в той же коммунальной квартире, в той же комнате, которую я помню очень хорошо: по моим воспоминаниям, очень большая, с большой нишей (альковом?), где стояла папина и мамина кровать, а в самой комнате — моя кроватка и, у другой стенки — нянина.