Лариса Велиева - Сны в сумерках. Стихотворения

Сны, конечно, сбываются,
но с небольшой погрешностью,
однако вполне существенной:
как в час между Собакой и Волком,
именуемый сумерками,
дерево сбывается чем-то…
ну, в общем, не совсем деревом.

Между нами всё те же сумерки
без конца и начала.

Жизнь – это несколько стихотворений,
оставшихся, потому что в них
были спрятаны живые когда-то чувства,
по какой-то причине
не понадобившиеся никому.

Всё же остальное – смерть,
и, в особенности, то,
что покажется самым живым
и непреложным при жизни.

Мне снился твой дом и я – в доме:
большой беспорядок комнат,
и в ванной еще мокрый кафель
и ржавчина на трубе,
и пропасть ненужных шмоток,
и гель для волос на полке…
а ты болтал по телефону
и делал вид, что меня нет…

Но я, затаясь на диване,
почти не дыша, глядела
и, будто не веря, твердила
себе: это ты!.. это ты!..

И лишь подтвержденья ради
ты рядом со мной садился,
к себе прижимал, смеялся
и жёг сквозь одежду собой —
и был непомерно весел,
каким не бывал ты раньше,
но роли держался твёрдо,
что это не из-за меня.

Не музой быть, а – музыкантом.
И не сводить с ума – с ума сходить!
И к жизни не иметь таланта.
И всё любить,
любить,
любить,
в себя влюблять не научаясь…
Быть сердцем, глазом и ступнёй —
и ужасаться, удивляясь:
не много ль мне всего одной?!

Стрекозы в воздухе висят,
не отводя от мира взгляд.
И множится в глазах их мир,
почти зачитанный до дыр.

И остается им чуть-чуть:
страницы две, но в них – вся суть…
А времени всегда в обрез,
чтоб дочитать и знать мир весь.

Если б не смерть,
не было б Музыки,
нас и стихов об этом дожде,
не было б снов,
в которых с точностью до ужаса
сбывается
написанное
на воде.

Зазвучала песня —
стало легче жить,
и не стало ада,
и рай не нужен.

Я – шут. И я должна шутить,
однажды пошутивши.
Согласно образу сложить
и жизнь свою, и вирши.

Согласно образу любить:
почти до исступленья —
и вместо ласки получить
с три короба презренья.

Но продолжать упрямо жить,
приняв то, как награду,
что мне в конце зарытой быть
без камня за оградой.

Выпросить возможно у Земли
всех своих желаний исполненье
до тех пор пока ступня в пыли
и имеет силу притяженье…

Но лишь до тех пор, пока
пробудиться крылья не успели,
и не повернула вспять река,
не пересеклись две параллели!

Наши души опять в унисон.
А недавно в два голоса пели.
Наши мысли опять в унисон
и слова, что навек улетели.

Наши судьбы опять в унисон:
так естественно их единенье —
и реальность похожа на сон,
и похоже на явь сновиденье.

Если любовь не сложилась
и не сложилась песня —
и любовь,
и песню
заменит Родина.

Самое трудное в мире – найти себя,
а, найдя, удержаться
и… не поднять на себя руку.

На небо глядя, о своём
мечтать не получается —
и для меня уже и днём
звезда не отключается.

Горит. И ждёт последний час,
чтоб, обманув погибель,
остаться на сетчатке глаз,
из неба выбыв.

То же солнце.
Те же дети.
Те же ласточки стригут
тёплый воздух на рассвете.
Тот же хлеб – и тот же труд.

И вошел вчера лишь в душный
шумный Иерусалим,
обжигая пылью ступни,
Приснопамятный Раввин.

Луна и флейта тему ночи
взволнованную поведут —
и беспокойство станет прочным,
и обесценится уют.

Взгляд припечатается к небу,
о мире загорясь мольбой
между всем чёрным и всем белым,
между тобой и мной.

Когда Господь тебя ваял,
и глина под рукой уже теплела,
и назначение твоё созрело,
что вылепит меня Он знал…

И потому ты часто между делом
вдруг останавливаешь взгляд —
и жжёт мысль первая, как яд,
и тягу вспоминает тело.

Быть счастью невозможно на Земле.
Но мы с тобой на это наплевали —
и бегали босые по траве,
а в обуви ромашки прорастали

и утверждался насекомий мир
по всем иерархическим канонам.
И только мы вполне были одни:
вне Памяти, Истории, Закона…

Что нам не будет счастья на Земле,
счастливые, тогда не догадались!
И бегали, босые, по траве…
А в обуви ромашки целовались…

Проснуться бы!
Или заснуть покрепче,
чтобы не видеть больше эти сны —
и путь продолжить, что начерчен
на свитке страшной белизны.

А путь продолжить, без сомненья,
трудней, чем этот путь начать.