Лариса Велиева - Гармоника души. Стихи

Зреют слова, виноградом вися на строке,
строки, как лозы, родят стихотворную вязь.
Время безжалостно давит вино из стихов:
самому лучшему – самая долгая жизнь.

Все говорят, что время лепит нас,
а разве мы не лепим время?
Почти наощупь, кто во что горазд,
корпим мы над своим твореньем.

Сминая то, что нас готово смять,
иное обретая зренье,
непрочь всё заново, порой, начать,
в безвременье мы лепим время.

Побольше воздуха набрать —
и петь про серебристый вечер,
про неминуемую встречу,
про проливную благодать,
про дождь,
про справедливость веры,
про неслучайность голосов,
про откликаемость на зов,
про чистый тон небесной сферы,
про сны, мешающие спать,
про одиночество благое,
про нас, когда нас было двое…
Лишь только б воздуха набрать!

Так камни в горной речке скачут,
наталкиваясь друг на друга,
и стонут так и горько плачут,
раскалываясь вдрызг,
а те, что выживут,
ложатся
на дно безумной дикой речки,
да так, что их потом не сдвинуть,
ни водам,
ни векам.

В круге от лампы
совершаются круги
иные:
круг времени,
круг размышлений,
круг надежд.
И Зодиаком
опоясанное небо
круги описывает
надо мной…

И, вот, сижу,
кругом окружена
кругами,
и повторяю:
Eppur’ si muove! 1 1 «А всё-таки она вертится!» (ит.)

Пила визжит,
свирель поёт.
Дождь словно был
и не был.
И солнце
переходит вброд
взволнованное
небо.

И тысяча веков
пройдет,
а это будет
длиться:
визжит пила,
свирель поёт
и радуется
птица.

Когда кто-то сидел
на моем месте в университете,
я брала лекции
у самого Господа Бога,
говорившего со мной
с пробитого снарядом неба
адресуясь к моей душе
сквозь пробитую
тем же снарядом крышу…

Пусть мне кто-нибудь скажет о жизни
что-то бóльшее, чем знаю я.

Вечером лягу
с занозою старою в сердце
и с ощущеньем сиротства,
уже приготовясь
в пропасть лететь бесконечную,
не пристегнувшись,
даже в ней сгинуть
без лишнего зла
приготовясь.
Утром проснусь
и не знаю как,
но – понимаю:
кто-то сидел у кровати моей
и дежурил,
руку прохладную клал
на горячее темя,
душу заблудшую пас
и всё ставил на место.

Он стоит с шапкой в руке
каждый день
на одном и том же месте,
словно распятый Христос,
не умея сам сойти
со своего креста.

Ты позволишь запутаться,
и увидеть дно отчаянья,
не подойдешь, не утрёшь
ни единой слезы —
Ты терпеливый,
Ты ждешь до последнего:
и подхватываешь над самой
пропастью,
убеждая, что её не было.

Ничего иногда не бывает ничем.
Например, ничего между нами.
Это ничего больше, чем всё —
переполненное до краёв,
неподъёмное, как наши собственные «я»
или как всего лишь одна слеза
с русых ресниц ангела,
к грешным нам
Ангелом-Хранителем
приставленного.

Каждый уйдет в тот мир,
который ему приснится,
который он успеет
построить в своей душе.
У некоторых этот мир
получится одноэтажным.
Но если другие пойдут
считать этажи в своем мире,
их будет всё больше и больше —
ведь каждый построит мир
в пределах своей свободы.

На кого обижаться?

Соловьи замолкли в Гефсимани,
караваны не нашли дороги,
оттого, наверно, в этой рани
стало ближе близкого до Бога.

Он камней неласковых касался,
Он горячим лбом уткнулся в землю,
Он был тем, который Сам спасался,
и который был оставлен всеми…

Ничего о том не знали люди,
укачавшись времени волнами:
соловьи лишь бдили, и верблюды
втягивали близкий свет ноздрями.

Как будто без прощаний и прощений
расстались. Но отрезаны пути
в былую бесконечность повторений,
где есть всегда надежда впереди.

И так, вот, без прощаний и прощений
парим над миром – некому поймать,
забытые, как два стихотворенья,
что поленилась ночью записать.

Ночь в июне короче взмаха ресниц —
и целуются зори одна с другой!
Попытаемся – хочешь? – не помня лиц,
друг о друге поплакать и мы с тобой.

Не стесняясь той, что глядит в окно —
у неё стойкий иммунитет против слёз! —
будем плакать, что третьего не дано
и не будет, хоть тресни, дано – и всё!

И сойдемся хоть в этом на миг с тобой,
словно зори в июне, не помня лиц,
и не спутаем впредь ни с какой другой
эту ночь, что короче взмаха ресниц.

В начале любви,
ещё в самом начале,
с тобой мы шептались
на ветхом причале;
и ветер с лагуны
крал странные речи
и их уводил
за собою далече,

туда, где готовились
новые смерчи,
туда, где грядущие
зрели тайфуны —
и было так радостно
в душах в тот вечер,
как будто никто
из умерших не умер.

Как волки в лес, глядим мы в стратосферу,
лопатки ноют там, где крыльям быть,
хрупка надежда и не крепче вера,
но можно окрыляюще любить.

И можно эту сладостную муку
смолоть в муку для сладостнейших снов
и, переплавив в тигле душ разлуку,
найти в остатке чистую любовь.