Лариса Богораз - Мы здесь живем. Том 3

Естественно после этого, что ООН утратила всякий авторитет, что она бессильна в мире, а провозглашенные ею принципы девальвированы. Вот и возникают идеи новых международных мероприятий — идеи «разрядки напряженности», Совещания по безопасности в Европе, на очереди — в Азии. Но ведь они не учитывают печального опыта ООН — ну так с этими мероприятиями будет то же самое.

А когда Совещание по безопасности в Европе обнаружит такую же несостоятельность, как нынче ООН, — за какой новый стол переговоров с Советским Союзом засядут тогда западные президенты и премьеры? Какие очередные компромиссы и встречные планы будут предложены взамен все тех же, и даже сильно урезанных, обещаний: невмешательства (после очередного вмешательства), суверенитета

(для стран, которые к тому времени его еще сохранят), уважения прав человека (с прежней оговоркой насчет национальных традиций)?

Слава богу, Запад ищет не войны, а мира. Как следствие этого западные политические деятели делают выбор — что угодно, «лишь бы не было войны».

Мы убеждены, что tertium datur. Кроме неоднократно испробованного и столько же раз скомпрометировавшего себя пути компромиссов и соглашений есть позиция нравственного противостояния насилию. Эта позиция пригодна и для отдельных людей, и для любых объединений, и для целых государств. И задача правительств и общественности этих государств состоит в том, чтобы нравственное противостояние не ограничивалось декларациями, а определяло бы политические действия и было бы надежно защищено от подавления силой оружия.

А. Марченко,

М. Тарусевич [19]

Август 1975 — январь 1976

В статье «Колодец с гнилой водой» (Известия. 1976. 18 июня) перечислен ряд фамилий: Гинзбург, Марченко (это я), Штерн, Вайманов, Фельдман — видимо, авторы хотели сказать, что эти люди и есть «гнилая вода», то есть источники «заведомо лживой, тенденциозной информации». О чем эта информация, что в ней «лживо» — этого читатели «Известий» не узнают из статьи, да и вообще никогда не узнают. Известный метод не только советской прессы, но и советского суда — не анализировать, не доказывать, а навесить ярлык, приобретающий силу закона. Зато тем больше любознательности проявляют авторы к частной жизни людей, подлежащих дискредитации по политическим мотивам.

Итак, Александр Ильич Гинзбург. Во-первых, надо назвать его Аликом — это будет для советского читателя уже знак, известный по прессе символ нехорошего человека. Всякому сразу понятно, что Алики, Додики, Рудики — это все «великовозрастные лоботрясы», а добропорядочного работягу зовут Саней, величают Александром Иванычем. Так что же дурного числят «Известия» за А.И.Гинзбургом, кроме имени? А вот: служит у Сахарова секретарем и нянькой, «мнит себя интеллектуалом». Предпочитает «поношенную одежду иностранного происхождения» — причем из статьи следует, что Гинзбург предпочитает ее не советскому индпошиву, а зэковской робе. Нет того, чтобы в концлагере «соблюдать установленные правила и работать, получая соответствующую оплату»! — он поденно получает «деньжата», нянча внуков Сахарова. Как же не гад!

Заодно авторы статьи исподтишка куснули и Сахарова: ишь, барин, секретаря-няньку завел! Ведь дурак-читатель воображает, что академик Семенов за внуками сам горшки выносит, писатель Марков сам себе диктует на машинку речугу для писательского съезда, ведать не ведает простой советский человек, равный среди равных, о шоферах, сторожах, горничных, кухарках, секретарях и референтах, обслуживающих элиту, — но «деньжата» этой обслуге небось идут казенные.

Малопочтенной в рабочем государстве стала роль воспитателя детей за последние пятьдесят девять лет! Хотя писатель по-прежнему нанимает няньку, но что-то никто не вдохновился вслух обратиться к ней: «Голубка дряхлая моя!» И Савельича нынче запросто обзовут «великовозрастным лоботрясом», а то и засудят как тунеядца. Зато теперь в чести Видок Фиглярин, писатель от III отделения, он не стыдится своей должности.

Я не помню, какую одежду носит А.И. Гинзбург; а о себе сознаюсь: скороходовским саморасклеивающимся ботинкам я предпочитаю обувь фирмы «Топман», бреюсь электробритвой «Филиппе», а не «Харьков», слушаю японский транзистор. Поскольку мне не видать загранкомандировок от Союза журналистов и не бегать по парижскому Пассажу в погоне за тряпками, мои друзья из-за границы присылают мне ширпотреб — даже и не поношенный, а новый [20].

Авторы статьи Кассис и Михайлов забыли перечислить мои предметы обихода с иностранным клеймом. Но они забыли также, что на БАМе работают автокраны японской фирмы «Кота», что бумага, на которой они пишут, произведена на иностранном оборудовании и что едим мы американско-канадский хлебушек. Чем это благороднее «поношенной одежды иностранного происхождения»?

Хорошо, пусть нам зазорно получать подарки от зарубежных друзей и родных. А Брежневу не зазорно? Никсон подарил этому русскому любителю быстрой езды два автомобиля, а третий преподнес ему канцлер ФРГ. (Интересно, за что лидер КПСС получает «вознаграждение» от лидеров свободного мира — за развал ли собственного сельского хозяйства или за поддержку экономики Запада промышленными контрактами и сельскохозяйственными закупками?)

А все же есть проблески совести и у советских журналистов: попрекать Гинзбурга или меня «русским хлебом» и «русским салом» — язык не повернулся.

Тезис о моей зловредности газета доказывает тем, что я окончил всего семь классов (положим, восемь, но не будем мелочиться), что на Западе меня выдают за писателя, а на родине пять раз сажали в тюрьму. Нет, я не подам на вас в суд за клевету, все истинная правда. Несмотря на недостаточное образование, я все же успел уловить, что в русских тюрьмах, ссылках, каторгах побывали Радищев, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, сам основоположник соцреализма Горький (это и был единственный его университет) — да легче назвать тех, кто не был «в местах не столь отдаленных». Эта славная русская традиция в советское время расширилась (географически) и углубилась (методологически). Страшно выговорить: русская литература (а советского периода — тем более) создана чуть не сплошь уголовными преступниками. Так что, если разобраться по существу, ничего оскорбительного обо мне, как и о Гинзбурге, «Известия» не сообщили. Имеется скорее намерение унизить и опорочить, чем реализация этого намерения, и проявляется оно скорее в оскорбительном тоне статьи, чем в подборе фактов из частной жизни.

Но вот что интересно: откуда оно взялось, чем вызвано — это стремление дискредитировать людей, поименованных в приведенном в начале списке? Первая моя «гнилая» информация — о современных советских концлагерях — опубликована на Западе в 1968 году, последняя — об этапе в ссылку — в январе 1976 года. И в промежутке тоже кое-что было. А мое имя в советской прессе впервые появилось лишь в июне с.г. Что же вы так неоперативны? Просто не было сигнала «Ату его!» — а теперь дали.