Алена Свиридова - Счастье без правил

И вот стою здесь с флагом и цветами, соратники меня обнимают, молодец, говорят. Поулыбалась я криво и, хромая, пошла в туалет. На бедре был не просто синяк, а черняк. Черная роза – эмблема позора. Болело нестерпимо.

И стало мне вдруг ясно, что на войне ведь очень часто все происходит именно так, сдуру, со страху. Глупо, больно и некрасиво. Так что играть в войну мне больше не хочется. И мстить врагам тоже.

Хотя нет, вру. Есть у меня один враг. Лень. И с ней приходится вести войну. Уже долгие годы. С переменным успехом. И пока неизвестно, удастся ли мне воткнуть флаг победы в ее жирную задницу. Но я не сдаюсь. Гитлер капут. Хэндэ хох!

Как правило, в жизни мне встречаются хорошие, добрые, милые, улыбчивые люди. Я, безусловно, понимаю, что люди радуются, когда видят известного человека, это привносит значительное разнообразие в их рутину, пусть даже они не знают или не любят мои песни. У них срабатывает радость узнавания. Да и я никогда не делаю козью морду, улыбаюсь, шучу и стараюсь повеселить тех, кто вокруг. Просто так, потому что очень приятно находиться в этом легком облаке улыбок и доброжелательности. И, конечно, практически все проблемы решаются очень легко и быстро – мне всегда идут навстречу. Кстати, вот что интересно – почти всегда идут навстречу даже за границей, вовсе не зная, что я певица. Все люди испытывают радость от улыбки, шутки, легкости общения. Или, может, им просто приятно делать добро?

Как-то раз, в аэропорту Хитроу, я, сдав багаж и удостоверившись, что он улькнул в чрево аэропорта, неожиданно вспомнила, что не сделала таксфри. Сумма покупок была довольно внушительная – сказался отрыв в Хэрродсе. «Я – овца, – расстроенно сказала я служащему, который оформлял мне билет. – Вон туда уплыла моя тысяча фунтов! Забыла про таксфри, – объясняла я клерку. – Ну почему я такая глупая?» И посмотрела с тоской в его глаза. А дальше было вот что. Он встал и повел меня искать мой чемодан по каким-то чисто staffовым тропам, где вообще нельзя находиться посторонним. Чемодан мы не нашли, его переварил аэропорт. А клерк извинился, что не смог помочь. Я была обескуражена и счастлива. Без таксфри и потерянной тысячи. Счастлива, оттого, что он захотел мне помочь. В обход инструкции.

К чему вся эта преамбула? К тому, что не все коту творог.

Утро. Шереметьево. Я лечу в Штаты. Это единственная страна, с которой у меня почему-то не складывается. По жизни. Не складывается, и все. Ни работа, ни отдых, ничего. Может, потому, что я в обиде на Америку. Туда, еще в советское время, улетела моя любимая школьная подружка Таня. И там умерла. В возрасте тридцати лет. От воспаления легких. И я, да, поэтому не люблю Америку. Она забрала и не сберегла. Мои ангелы-хранители тоже, видимо, ее не любят – остались сегодня дома и не желают мне помогать.

– У меня гитара, – радостно сообщаю я девушке за стойкой, дайте мне бирочку для ручной клади.

– Гитару необходимо измерить, у нас новые правила, – девушка за стойкой молода и неопытна.

– Конечно, я как раз читала, что Аэрофлот разрешает теперь инструменты в салон, молодцы, понимают! – радостно закивала я.

– Не проходит, – тусклым голосом сообщает мне девушка. – Шире двадцати пяти сантиметров. Только в багаж.

– Ее нельзя в багаж. Там перепад температуры, – я ласково улыбаюсь. – К тому же на погрузке ее ведь могут бросить, а она в мягком чехле, в Лос-Анджелес прилетят дрова, – с улыбкой «эх молодость, молодость, ничего не понимает» объясняю ей я.

– В багаж, – тем же тусклым голосом продолжает девушка. Ей все равно.

– Позовите старшего, – предлагаю я, все еще улыбаясь такому недоразумению.

– В багаж! – равнодушным металлическим голосом произносит старшая по смене. – У нас жесткие инструкции.

Я не верю своим глазам и ушам.

– Девушка, я летаю уже двадцать пять лет, и ни разу, слышите, ни разу мне не запрещали брать инструмент в салон!

– Не положено. Превышение габаритов, – у старшей глаза бультерьера. Ничего не выражают. – Вы должны были сделать заявку на провоз инструмента. За сутки. Тогда, пожалуйста, берите в салон.

– Я не знала, у меня нигде в мире не было проблем с инструментом. Все всегда шли навстречу! – я волнуюсь, но, реально, все еще не верю.

– У нас новые правила! – старшая даже не собиралась сдавать позиции.

– А для чего делать заявку, что это дает? – уже не улыбаясь, спрашиваю я. Становится очень неприятно.

– Для того, чтобы контролировать количество гитар в салоне! – уверенно отвечает старшая.

Бинго! Вот это поворот! Атака гитар! Гитары занимают все пространство! Люди, берегитесь гитар!

– Давайте сейчас сделаем эту заявку, – я все еще не понимаю, что это всерьез.

– Она уже не пройдет. Поздно! Только в багаж!

Самое ужасное, что ей все равно. Как в морге. Она общается с трупами. Им все равно, и ей все равно. Все мертвые. Но моя гитара – живая. Она реагирует на перепад температуры, на сухость воздуха, на мое настроение, у нее отказывают нервы и лопаются струны. Она – мой напарник, мое продолжение. Я близка к тому, чтобы (о боже!) заплакать. Мой муж бежит в офис Аэрофлота, там оказываются нормальные живые люди, мне пишут этот запрос, подтверждают его, в общем, дело пяти минут.

– Можете брать ее в салон, – на лице старшей не отражается ничего.

Ничего. Понятно. Она же мертвая. Зомби. Вокруг нас зомби! Зомби апокалипсис. Хоть мы и победили эту мымру, на душе все равно было тоскливо.

Мы с гитарой взлетели по расписанию. Она прекрасно поместилась на багажной полке, никому не мешая. Но, видно, мировая гармония где-то дала сбой – у меня не раскладывается кресло и не работает почему-то телефонная зарядка.

– Не расстраивайтесь, – улыбнулась стюардесса и дала мне свою.

Я как-то сразу успокоилась, кресло мы разложили вручную, и постепенно все наладилось. Но все-таки, мне кажется, с Америкой что-то не так? Или со мной?

Вопреки всем ожиданиям, Лос-Анджелес оказался очень дружелюбным, простым и немного, только никому не говорите, провинциальным. Наши отношения быстро стали взаимной любовью. Съемки, из-за которых я и прилетела сюда, прошли успешно. Мы сняли чудесный ролик в пустыне, где моя гитара играла одну из главных ролей. Еще целых полторы недели я блаженно гуляла и наслаждалась солнцем, открывая новые места и пытаясь сделать город своим. Потом пришлось уехать в нашу зиму.

Неожиданно для себя я осознала, что самое сильное впечатление от LA – это именно стиль общения незнакомых людей между собой. Многие из нас не совсем понимают эту постоянную готовность американцев улыбаться всем и каждому, дескать, улыбка эта фальшивая, ничего не значит. Это не так. Она значит именно это: «Эй, приятель, я друг, я желаю тебе добра именно в этот момент, когда мы пересеклись глазами, мне приятно пошутить, сделать комплимент, даже немного помочь. Вот прямо сейчас. Мне не нужна после этого дружба навек, да и тебе ведь она тоже не нужна». Все это происходит здесь и сейчас. И это искренне. И нормально. На самом деле улыбка просто создает позитивное пространство между людьми. Я тебе улыбаюсь просто так, а не с умыслом, как думают у нас. Если в России тебе улыбается незнакомый человек, значит, что-то ему от вас надо. Либо хочет подкатить, либо еще что-нибудь в этом роде. Мы, как правило, друг другу не доверяем. Боимся улыбаться незнакомым людям и смущаемся, если кто-то улыбается нам.